Зелимхан - [51]

Саламбек опять лег, но сон теперь совсем его покинул. Вдруг пришло твердое решение сейчас же поехать в Сагопши и подчиниться воле односельчан. «Но что скажет Зелимхан? — подумал сагопшинец. — Ведь он же будет возражать, не позволит мне отдаться в руки врагов... Нет, лучше не говорить ему об этом! Скажу просто, что мне нужно поехать к семье».

* * *

Поздно вечером, проводив Саламбека, Зелимхан отправился в Эгиш-аул, куда тайно переселилась его семья. Выйдя из леса, он поднялся на невысокий бугор и при свете луны заметил две осторожные тени, двигавшиеся по краю оврага. Это были волки.

«Куда они? Видно, тоже к аулу, на добычу», — подумал Зелимхан. Волки подошли ближе и замерли, то ли удивленные, то ли испуганные неожиданной встречей с человеком. Они долго стояли так, неподвижные, как изваяния, слегка посеребренные светом луны. Самец — худой, высокий, со впалыми боками, и самка — пониже ростом, с большими, светящимися в темноте глазами. Казалось, они не знают, куда им податься. Через некоторое время к ним присоединились еще две пары. Потом все они начали выть. Сначала протяжно, на низких нотах, а потом все сильнее и выше.

Хотя Зелимхан с детства привык к этому душераздирающему вою, все же каждый раз он вызывал в нем смертную тоску и тревогу. «Волки воют оттого, что голодны, — думал он, — значит, и для них времена эти не легкие...»

Харачоевец решил было перестрелять волков, но пожалел патроны, а главное — не хотел он нарушать тишину ночи.

Затем, почему-то перестав выть, волки внезапно повернули назад и бесшумно направились к лесу, унося на щетинистых спинах отсветы лунного серебра...

Зелимхан снова тронулся в путь. На душе у него было неспокойно. Странным ему казался неожиданный вечерний отъезд Саламбека. Еще за какие-нибудь два часа до отъезда сагопшинец ни словом не обмолвился о своем намерении, будто у него и в мыслях не было этого... Да и вся природа сейчас вокруг Зелимхана словно взывала к настороженности. Стояла такая тишина, что казалось, и земля, и деревья, и редкие звезды на небе прислушивались к его шагам и мыслям.

Абрек вошел в спящий аул, над которым висел удушливый, тяжелый запах. Его приносил ветер от трупов собак и других домашних животных, недавно павших от мора и сваленных тут же, за аулом.

Зелимхан тихо постучал в закрытые ставни домика, стоявшего в густом лесу. Через некоторое время он повторил стук. Вышла Бици в темной одежде. Пропустив мужа вперед, она тоже вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

В маленьком окошке, прорубленном в стене, которая разделяла помещение на две комнаты, горела коптилка, освещая обе комнаты сразу, но так тускло, что харачоевец едва мог различить черты лица своей жены. Он снял с себя оружие и усталый, будто пришел с поля после трудной работы, тяжело опустился на деревянные нары, покрытые ветхими матами из камыша.

— Где нана[10]? — спросил он прежде всего.

— Она не послушалась меня и легла в саду, — отвечала жена виноватым голосом. — Только странно мне, как она не услышала, что ты пришел!

— Зачем ты разрешила ей лечь на улице?

— Не слушается она. Все поджидала тебя, вот и осталась спать там.

— На дворе прохладно, а она и без того больна, — в тоне Зелимхана были забота и нежность.

— Да разве ее убедишь в чем-нибудь... Она бы и в горы пошла за тобой, да вот, к счастью, не знает туда дорогу.

Зелимхан молчал.

— Все здесь спрашивают, верно ли, что тебя похоронили вместе с Гушой, — сказала Бици, разжигая огонь в печке.

— А ты что отвечаешь?

— Говорю всем, что да, верно.

— Не надо, — сказал Зелимхан мрачно. — Говори всем, что я живой и на свободе.

— Зачем? — удивилась жена. — Может быть, нас хоть ненадолго оставят в покое.

— Нет, не будет покоя ни вам, ни мне. И мертвым теперь покоя нет! Веденские начальники собираются раскопать могилы наших погибших, чтобы узнать, есть ли я среди них.

— О аллах! — только и могла вымолвить Бици. Она поставила перед мужем блюдо с едой.

Абрек с аппетитом поел ароматного отварного мяса с галушками и запил все это двумя глотками еще горячей чорпы. Потом, помрачнев, спросил:

— А дети ели?

— Только что накормила и уложила их спать, — ответила Бици. — Муги все спрашивает: где дада, почему он так долго не приходит домой?

Зелимхан не ответил. Он встал, подошел к спящему сыну и, пряча под усами улыбку, положил голову на подушку, где покоилась головка ребенка. Он смотрел на сына с нежностью, чутко прислушиваясь, не раздастся ли за окном какой-нибудь подозрительный шум. Потом послал Бици за матерью.

Маленький Муги проснулся и, ухватившись за борт отцовского бешмета, прижался к его груди. Приласкав его, отец тихо сказал:

— Когда же ты вырастешь и станешь помогать отцу?

— Я уже большой, дада, дай мне только вот это ружье, — тараща сонные глаза, мальчик ухватился за рукоять револьвера, торчащего из-за пояса отца.

— Дам, обязательно дам его тебе, — отвечал Зелимхан, а сам подумал: «Не дай аллах, чтобы ты, получив оружие, пошел по моим следам».

Вошла мать. Зелимхан, быстро вскочив, тепло обнял ее и усадил справа от себя.

— Ну как, мама, поживаешь? Есть еще силы? — спросил он старуху, стараясь подбодрить ее.