Зелимхан - [52]

— Слава аллаху! — отвечала мать. — Не смею, сын мой, противиться его воле. Он вознаградил меня терпением.

Старая Хурмат говорила все это очень спокойно, хотя душа ее надрывалась от боли. Так могут держаться лишь сильные духом люди.

— Все молюсь, — продолжала она, — чтобы аллах помог тебе в трудную минуту. Я верю, мои молитвы дойдут до него и он поможет тебе.

— Баркалла, мама, обязательно дойдут и помогут. Ты видишь, что пока мне сопутствуют одни лишь удачи, — отвечал ей сын.

Бици все возилась у печки, украдкой поглядывая на мужа, и взгляд ее был полон нежности и любви. Ее обычно печальное лицо, на котором уже давно не высыхали слезы, сейчас светилось улыбкой радости. Но это счастье ее было так мимолетно, так много боли и страдания ожидало ее впереди.

— Благодари аллаха, Зелимхан, он милостив, — поучала мать сына.

— Я и так стараюсь, мама, — отвечал он.

— Да продлит он тебе жизнь, хотя бы ради вот этих маленьких, — и старуха погладила спящих девочек.

— Ну вот, а теперь я пойду и усну спокойно, — поднялась она. — Отдохните и вы.

Выйдя из дома, Хурмат не ложилась. Она сидела во дворе, прислушиваясь к ночным шорохам, и встретила сына тут же, на пороге дома.

— Ты уходишь? — спросила она, словно собираясь этим вопросом остановить его, удержать.

— Да, мама.

— Неужто не удастся хоть немного пожить спокойно?

— Нет, мама, мне этого не дано.

— Чего же ты хочешь добиться еще?

— Правды.

— Сын мой, ее же нет нигде, — сказала мать.

— А я найду, — ответил сын.

Старуха задумалась, потом спросила:

— Но ведь ты же один, разве может один человек идти против целого света?

Некоторое время они стояли молча.

— Я не могу иначе, мама, — сказал наконец Зелимхан. — Все люди делятся на две части: одни — это богатые и сильные, другие — слабые и бедные. Богатые и сильные грабят и обижают слабых и бедных. А я не граблю, я только отбираю у богатых награбленное ими и возвращаю это богатство его хозяевам — беднякам.

Мать стояла молча, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Может быть, тебе стоит написать письмо белому царю? — сказала она вдруг.

Сын только пожал плечами.

В этот момент из дома вышла Бици. Зелимхан обнял мать и взглядом простился с женой.

— Я ухожу, — сказал он, — но всем необходимо уехать отсюда. Когда в крепости получат мое письмо и узнают, что я жив, они обрушат на вас, как на самых моих близких, всю свою ярость. Теперь в безопасности вы сможете жить лишь в лесу. Перебирайтесь туда завтра же.

— Хорошо, — покорно сказала Бици, хотя слезы стояли в ее глазах. Но мать только покачала головой.

— Никуда я отсюда не уйду. Стара я, чтобы жить в лесу, — проговорила она тихо.

А Зелимхан уже не мог слышать ее слов: бесшумной походкой он шагал к лесу, и луна, уже спустившаяся к самому горизонту, обдавала его серебром, как тех волков, что он встретил в начале ночи.

14.

Получив письмо Зелимхана, Гулаев рассвирепел. Он начал с того, что приказал вновь арестовать семью абрека. Но Бици и Зезаг с детьми скрылись в Даргинском лесу. В крепость доставили мать знаменитого харачоевца. Ее всячески пытали, требуя назвать им местонахождение сына. Но старуха не промолвила ни слова, и ее отпустили, так как не было смысла держать ее под стражей.

Затем полковник дал нагоняй приставу Сараеву, а старшину Харачоя Адода отстранил от должности за обман. В своем донесении генералу Михееву, где он опровергал свое же собственное сообщение о гибели Зелимхана, он так и писал: «Снял с должности и наказал старшину за ложное донесение». Но продержав Адода месяц в опале, он вновь назначил его старшиной, получив от него через Сараева крупную сумму денег и два десятка баранов.

— Никакой пощады этим азиатам! — кричал азиат в русском офицерском мундире — полковник Гулаев. — Я хорошо знаю этих мерзавцев. Плетку и пулю — вот все, что им следует дать.

И опять начал ссылать и казнить невинных людей как «сподвижников Зелимхана». А в своих донесениях к генералу он писал: «Все грабежи и убийства во вверенном мне крае совершает разбойник Зелимхан». Просил генерала расширить его чрезвычайные полномочия в округе.

«Эх, полковник, вспомните, куда ушел Дубов! — писал Зелимхан в своем новом письме к Гулаеву. — Не мучайте людей, а не то придется вам платить за их слезы своей кровью».

То, что Зелимхан до сих пор жив, начальник Веденского округа рассматривал как особую вину чеченцев.

— Надули меня, подлецы, но я заставлю вас плакать, — грозился Гулаев. Он арестовал десяток семей, которые хоть как-то были связаны с Зелимханом, и всех сослал в Иркутскую губернию. Затем посадил в тюрьму дышни-веденского абрека Мехки, который уже давно вернулся к мирной жизни.

Зелимхан в специально написанном письме уверял полковника, что Мехки не причастен к его делам, он никогда не совершал ничего, что имело бы хоть какое-то отношение к делам харачоевца, никогда не советовался и не встречался с ним. И все же начальник округа велел повесить Мехки-абрека, предав его военно-полевому суду «за участие с Зелимханом в убийстве дорожного десятника Турченко», которого Мехки действительно убил много лет назад за присвоение зарплаты рабочих, но один на один, без чьей-либо помощи.