Зели в пустыне - [5]

– Добрый вечер, Жанни!

Когда длинные пальцы юноши сжали руку девушки, мне показалось, что Жанни слишком поспешно постаралась ее освободить.

– Я поздно пришел: мне нужно было подковать лошадь…

– А вас никто и не ждал, – сказала Жанни.

– Это я знаю. Но вы мне сказали…

– Что я вам сказала? Вы поинтересовались, когда я буду здесь пасти коров. Я вам ответила, что, может быть, в четверг, может, и в другой день… Это не я решаю, хозяину казалось, что еще недостаточно тепло…

– Как бы там ни было, – подвел итог юноша улыбаясь, – вы здесь – это все, что нужно.

Улыбка освещала его скуластое широкое лицо с большим носом и ртом, углы которого очень смешно поднимались, когда Ришар улыбался, а его очень светлые глаза неотрывно смотрели на вас, и начинало казаться, что они видят вас насквозь и все понимают.

– Влюбленные редко ходят одни, – прошептал Баско.

А девушке, кажется, не нравилось присутствие Ришара, настойчивость его улыбки и упорное желание завести с ней беседу.

Раздраженная, но никак не настроенная враждебно, Жанни, уклоняясь от беседы, явно щадила его…

– Я вам помешал… Вы разговаривали…

– Мы в загадки играли, – ответил я ему.

– А! Я в этом не силен, конечно, но почему бы не попробовать?

Нам очень нравился Ришар; года два назад он был школьным тренером, и довольно часто, когда он ехал за хворостом или сеном, отвозил на вокзал фрукты и овощи, он катал нас на своей повозке, но загадывать ему загадки… Он почувствовал наше замешательство и заговорил с нами о школе… Можно было подумать, что присутствие Жанни при этом не бралось в расчет, если бы Ришар иногда не бросал на нее, стоявшую в стороне прислонившись к каминной полке, взгляды, призывая ее в свидетели нашего дружеского согласия. Этим он добился того, что девушка вскоре оттаяла, сделала сначала шаг по направлению к нам, затем другой и, хотя и не стала садиться, прислушалась к нашему разговору. Конечно, в нем не чувствовались первоначальная свобода, игра и смех, но все же эта беседа была очаровательна. Никто в деревне не смог снискать большего доверия у детей, чем Ришар; конечно, он был не ребенком, но и не был похож на взрослого: мы понимали его без труда. Раз или два за то время, что мы болтали, я перехватил взгляд Жанни, направленный на молодого человека; я прочел в нем какую-то трогательную признательность и, конечно, уважение, но вместе с тем непонятное мне сожаление и, может статься, даже некоторый страх…

Корова потерлась мордой о дверной косяк и тихо промычала. Комната уже наполнилась сумерками, с выгона поднимался влажный теплый воздух.

– Пора возвращаться: животные могут замерзнуть.

– Если вы хотите, я могу помочь вам отогнать их назад, на ферму, – вызвался Ришар.

– О! Они знают дорогу, да и я тоже.

Она держалась в тени, вполоборота к нам, но нам показалось, что она уходит отсюда не без сожаления, что наполнило всех троих необычайной радостью. Она поинтересовалась, придем ли мы на выгон в следующий четверг. Хороший вопрос! Жанни вроде бы не обращалась к Ришару, но он протянул руку: – Итак, до скорого?

Она ушла, не ответив, и мы вернулись в деревню. Долго еще в ушах у нас стоял топот стада в лесу, а иногда чистый журящий или ласкающий голос, который, казалось, уже так давно нам знаком.

II

Маленькая сухонькая седая женщина с острым взглядом, презрительно поджатыми губами и властным подбородком, с тщательно причесанными на пробор волосами, в высоких дамских ботинках, очень аккуратно одетая, однако без излишнего кокетства – вот портрет Колетт Блезон, вдовы Блезон – матери Ришара; мог ли кто-нибудь из незнакомых с ней сказать, что этот ласковый, большой и нескладный юноша – ее сын? Она, казалось, сама больше других удивлялась, глядя на него. Тревожась и волнуясь по пустякам, она не переставала следить за ним; когда он куда-нибудь уезжал, хоть и ненадолго, она беспокоилась и готовилась к худшему. А Ришар? Где он находил столько терпения и внимания? Дети в нашей деревне не жаловали своих родителей особым почтением, и для меня всегда было удивительно наблюдать отношение Ришара к матери. Уходя или возвращаясь, он обнимал ее: "Мамочка…"; выше ее на голову, иногда он обращался с ней как старший брат и восхищался ее почти детской хрупкостью. Она сопротивлялась, смущенно и натянуто улыбаясь: "Ради бога! Да отпустишь ты меня наконец?" – слегка раздраженная, но и безмерно счастливая.

К ней обращались «мадам», во-первых, наверное, потому, что она приехала из соседнего городка, где ее отец служил секретарем в суде, а во-вторых, еще и потому, что она была женой оптового виноторговца. О своем муже, умершем несколько лет назад, она никогда не говорила, и все остерегались затрагивать эту тему. Этот весельчак завел в близлежащих деревнях с полдюжины романов. Он и умер во время одного из своих похождений; многие вспоминали тот зимний вечер, когда огромное тело, уложенное на повозку, в последний раз возвращалось к семейному очагу. Новоявленная вдова с сухими глазами и непроницаемым лицом попросила перенести тело в кухню на складную кровать, где ее установили специально для этого. Все было готово: лампа, распятие, самшитовая ветвь в святой воде, даже кюре и могильщик были предупреждены. Мадам Блезон поблагодарила, заплатила и захлопнула дверь.