Зелёный иней - [11]

И остывает осень, осиротевшая горными гусями и болотной птицей. Холода надвигаются, как неминучая старость. И кричит эта старость птицей — кедровкой:

«Керр, вам»! «Керр, вам»…

Одинокий якутский ворон на далекой макушке дерева, маячит черным бельмом на фоне светлого обвода, между небом и водоразделом:

— «Как?! Как?!»… — удивляется долгожитель ворон.

«Керр вам! Керр вам!»

— «Дура! Дура! Врро…шшь. Врро…шшь»

Спорит хрипатый черный ворон с птицей — кедровкой.

Безлюдье на сотни верст. Страна.… Жил бы тысячи лет, не умирая…

Изрядно похолодало. Давление атмосферы поднялось. Пашню рыхлого тумана утянул на себя гранитный массив. Слышен стал шум воды на перекатах. Жалко рушить торжественную тишину. Ружейные выстрелы, пушкой долбят.

— Медведь теперь к зимовью не подойдет, — утешил Людмилу, жалеющую подстреленных зайцев.

Жалость бывает разная. Одно лето, работала в отряде «питерская» студентка. Принесли «канавщики» в палаточный лагерь цыплят полярной куропатки и их «маму». Взрывы на горных работах, пугают птицу. Белоснежную полярную куропатку зимой трудно из ружья достать. Охотники петельками из конского волоса ловят. Летом и под сапогом не заметишь. Серенькая. Поймать легко. Не бросает выводок. Горные рабочие собрали цыплят в стеганый на сукне, подшлемник.

— Ах, как тебя жалко, — тетешкала «деушка» куропатку, в лодочке ладошек.

— Миленькая, — поила из губок в клювик «маму цыплят». И?! Крыть?! Головёнку ей открутила. Да так ловко, будто «птичница», а не без пяти минут инженер-геофизик. Будущая мать.

Студенты ржут, а хмурые мужики молчат.

— Даа? — молвил «ухажер», из горняков. — Всякое видали. Утешила…

Перестал добиваться девки.

— Варенья из охты, — решила Людмила, — Дочурке вашей наварю…

Другие дни, от зимовья далеко не уйдешь. На случай вертолета. Могут подобрать оказией. Ягоды у зимовья, пропасть. Людмилу, решил, отправлю воздухом. Ей «собирать диплом». «Отчеты» прошлогодние по участкам в «спецхране». «Допуск» к «секретным» документам выдается Управлением. Жена поможет…

Выберусь на дизельном вездеходе. Друг в партии работает. Володя Прусаков. Оканчивал Иркутский. Геолог. Родом из Канска. Земляк. Явились на Индигирке в один год. Молодые семьями. В одном бараке, в Райцентре, нужду терпим. В старом общежитии полевиков. Охотники, рыбаки. Спелись, как братья.

Тягач уйдет с водораздела, после вертолета с людьми.

Володя сопровождает гусеничный тягач. По ходу, охотится. Готовит запас мяса и рыбы. С Колымы привозили бочками хариус, вяленого чира и сига. Делились вареньями. В декабре добывали лося «из-под лайки». Выезжали на «зимники». Жены наши подруги. Дочки погодки, в один садик водим, в одной группе. Интересно живётся…

Погода — сроки расставит. Сообщит Володя по рации. К стоянке на седловине, распадок проезжий для гусеничного тягача. Имущества мало. Тягач не перегрузим. Володя согласился, стороной не прокатится.

Печка гудела на мороз

Граниты открылись. Громадой подпирали звездное небо. Тесно двоим в зимовье. Без внутреннего потолка можно ходить в рост. Разминуться двум человекам негде. Бревна в стенах сухие, накалились жаром. Людмила раскинулась во сне. Спит напротив. Поверх белого вкладыша. Нары высокие. Нас разделяет стол. Пламя свечи колышется. Маячат на бревнышках стен светлые пятна и тени. Дышится сосновой серой.

Спит Людмила в одних трусиках. Ей душно, она тяжко мается во сне. Рука плетью свисает до прохладного земляного пола. Пробует поймать прохладу земли горстью: сжимает, разжимает, пальцы, обиженно хнычет во сне, замирает. И все повторяется.

Меня тревожат мысли. Близость женщины. «Запахи» женщин непохожие…

Очарование Людмилой. Запахом парного молока…

Зимовье в полумраке от огарка свечи. Алые глазки поддувала мигают. Стоячок печной трубы в дырочках от коррозии. Пламя несется. Светлячки — на стенах, мелькают на лодыжках Людмилы, на голенях, колени подломлены… Непозволительно разрушать красоту отношений мужчины и женщины. Теряется тайна, высовывается рыло банальных, блудных утех. Третью неделю мы вдвоем. И пока, «дров не наломали».

Вспоминаю о тетрадке в рюкзаке.

Письмо жене написалось правдивое. О варенье, которое Людмила наварит из «охты» для дочурки «Шуни». Упомянул о «справке», коль таковая потребуется. Написалось о Людмиле с чувством. И ни слова люблю. Жене…

«Исповедь тетради», захватила необыкновенной, счастливой благодатью. Показалось, жена склонилась над головой со спины, отгородила свисающими волосами свечу. Пламя мигнуло, и огарок загас. Сгорела свеча.

Толкнул ладонью дверь. Темень за порогом. Яркие звезды в далёком космосе. После выхлопа жара, в проем двери в зимовье заструилась ночная прохлада. В ногах под столом, под нарами. Сделала прохлада круг, лизнула женскую грудь.

Людмила прикрылась ладошками. Поджала локотки.

Укрепил в подставке высокую свечу. Затворил дверь. Дрова в печке сгорели, и жар от железа увял. Положил пару полешек. От алых пятнышек в дырочках дверной заслонки, в зимовье живее.

Людмила спит без ничего, в одних трусиках, не прикрываясь простынкой. Выгибается при вздохе. Не познавшие материнства титёшки, округло буреют торчащими сосками.… Однажды, она обмывалась в палатке, горячей водой из тазика. Я случайно вернулся из похода к гранитам. Видел ее всю. Хмыкнул и вышел. После чего, она укладывалась в свой спальный мешок запросто в одних трусиках. Ходила в просторной палатке нагишом, накинув мужскую рубашку «жениха», распашкой до третьей пуговицы. Дразнила упругими яблоками грудей, краем открытого ворота.