Лето было на исходе. Не знаю, чего ждал отец, — ни разу не обмолвился о моей дальнейшей судьбе. Молчал, только то и дело куда-нибудь зачем-нибудь посылал: в один конец деревни — на родник, в другой — в магазин, находил мне занятие, одним словом. Но теперь, после жатвы, я почувствовал вдруг, как трудно сидеть дома и ничего не делать…
К концу августа из Манглиси соизволил вернуться Михо, за ним прибыла сестра с курорта. Мама занималась своим делом — лечила людям зубы, — не обращала на меня внимания, бабушка возилась на огороде.
Сестрица не снисходила до меня, ни о чем не рассказывала, хотя меня очень даже интересовали и море, и корабли, и вообще, как она проводила там время целый месяц! До Михо я сам не желал снизойти и был дома совсем как в изоляторе.
Прошло несколько дней, и вспомнили наконец обо мне, заинтересовались моей персоной — все-таки наш он, куда денешь!
И вот вся семья уселась обедать. Молча поели, убрали, потом отец положил на стол целую пачку сигарет, а на нее спички. Зерно, придется сидеть, пока он не выкурит все сигареты, решил я. Отец закурил и обратил на меня свей взор:
— Что скажешь, Гио, как быть?
— Разумей он столько, своим умом жил бы, не глядел тебе в руки, — заявила бабушка отцу, давая мне понять, что в обиду не даст, крепко будет стоять за меня.
— С чем как быть, пап?
— С твоей учебой, о твоем будущем говорю. Пойдешь снова в восьмой?
— Пойду, а если и в будущем году опять задашь мне этот вопрос?
— Понятно. — Отец поднялся, спокойно положил в карман сигареты, спички и вышел на веранду.
— Куда ты? — забеспокоилась мама.
Бабушка тоже была поражена. Лица Михо и Нино ничего не выражали — оба застыли в одной позе, как на фото, и глядели друг на дружку.
Отец тут же вернулся в комнату. Он был очень сердит, но делал вид, что вовсе не из-за меня. Постоял возле стула, словно не мог сообразить — сесть или снова выйти.
— Садись, сынок, в ногах правды нет, — посоветовала бабушка и придвинула ему стул.
— Сесть — будто дадите слово сказать!
— А кто тебе закрывает рот рукой?
— Вы тут все старшими себя считаете, и до меня не доходит очередь говорить.
— Как же все-таки быть? — спросила мама. — Сын он наш, не можем же рукой на него махнуть да из дому гнать, раз математику не любит!
Отец снова закурил, помолчал немного.
— Что ты сам решил, неужели совсем не думал все лето? — спросил он меня наконец.
— Как посоветуете, так и поступлю, — ответил я и взглянул на Нино.
Она отвела взгляд. Я посмотрел на Михо. Он улыбнулся мне.
— Отправим на пастбища овец пасти, — посоветовала бабушка.
— От него и там толку не будет! — вскипел внезапно отец. — К делу его подпускать нельзя! Положиться на него человек не может: лодырь везде лодыря гонять будет! Живет на всем готовом — кормят, поят, вот и распустился, разленился! Все лето точит меня это. Не знаю, что с ним будет, даже думать нет сил! Пустить его снова в школу, так ему двадцать лет понадобится на среднее образование и все равно человеком не станет… Да что тут говорить! Никакого чувства ответственности у него нет: как выйдет за порог, так не ведаешь, надумает домой вернуться или нет.
— А может, отправить его к Гураму в Манглиси? — предложила мама. — Может, хоть с ним будет считаться?
— Нет, это не выход, он и его измучает.
— Так как же нам быть, сынок, ты все дороги ему отрезал! — возмутилась бабушка. — Наши советы тебя не устраивают, сам ничего не можешь придумать! Ты у меня Соломон мудрый, вот и предлагай, укажи ему путь!
Отец промолчал. И тут Михо решил указать выход:
— Мы вместе будем ходить в школу. Что тут особенного: пускай идет снова в восьмой, я буду заниматься с ним!
— Иди отсюда, пока не получил! — заорал я, вскакивая.
— Вот пожалуйста! — развел руками отец.
Я опустился на стул и застыл.
— Нет, — покачала головой мама, — не выйдет из него человека.
— Это-то меня и мучает, — поддержал ее отец.
— Пап, — вмешалась наконец Нино, — пусть все-таки сам скажет, чего ему хочется, может, метит куда-нибудь? Не верю, чтобы у него не было сокровенного желания! Скажи, Гио, неужели хоть раз не мечтал стать летчиком или шофером, например… Тысяча профессий на свете!
— В космонавты мечу! — бросил я ей прямо.
— Да с тобой и говорить не стоит! — заявила она и больше ни слова не произнесла, кажется, даже не слушала больше.
Михо расхохотался, мама не удержалась от улыбки и отвернулась.
— Плакать надо, а вы смеетесь, потешаетесь! — рассердился отец. — Не видите, у мальчика ветер в голове гуляет! А ты-то что скалишься, чему радуешься! — напустился он на меня. — Неужели тебе не известно, бездельник, что космонавту больше других нужны знания! День и ночь учиться надо, читать надо! Ты думаешь, как наш сосед-шофер: с пустой головой присядешь к рулю — и все, айда! Как же, коврами устелят дорогу и под звуки литавр проводят до кабины!
— Да что это вы в самом деле! У мальчика сорвалось с языка, а вы и рады, нашли себе дело! — оборвала отца бабушка. — Не для того тут сидим, чтобы отчитывать его и бранить. Раньше надо было вразумлять. В его годы и ты у меня не был Соломоном мудрым!
Я самодовольно вскинул голову и глянул на отца. Отец усмехнулся:
