Зеленые гранатовые камни - [7]

— А я ведь техникум закончила, ветеринарный, а муж бригадир в стаде…

— Теперь у тебя будет сын, — улыбается Шахурдин, гладя ее плоский, лоснящийся живот.

— Не говори так! — вдруг кричит она, отворачивая лицо. — Если б я знала… после тебя тундра станет противна…

Шахурдин молча курит: бабы к нему с шестнадцати лет липнут, избалованный вниманием, он не особенно вникал в их души… Но все же была одна, которую, как редкостную птицу, боялся упустить..

Лариса, аспирант, в поисках этнографического материала для кандидатской случайно заглянувшая в их медвежий угол. Через пару недель он с ней должен отчалить в Москву, где на Таганке, рядом с церковью, в коммуналке у нее комната с высоченным дореволюционным потолком и клетка с парой волнистых попугайчиков, о которых сейчас заботится подруга. Денег, заработанных на горных работах, должно хватить надолго, а потом? Потом… как звезда укажет. Лоб у Ларисы по–мужски просторен, он явно за счет сердца… У Алевтины же — узкий, выпуклый, но сердце… столько в себя могло вместить! Любовь для нее наслаждение, смешанное с полынной горечью… Спешила досыта хлебнуть, чтоб потом одна мука!

…Они опять у костра на лапнике, одной ложкой доедая остывшую уху, до легкого звона в ушах выпившие друг друга. Солнце висит над самым дальним хребтом, где спрятан бубен старика. Он только что испытывал такую радость! Теперь же холодок, странное отчуждение, фальшь в каждом слове, жесте, убегающий взгляд. Нет, в том пике наслаждения не было слияния души его и Алевтины, но у нее это произошло, значит, ее наслаждение острее, утонченнее…

В тридцати метрах на брусничную поляну, резко треща крыльями, упал табунок молодых куропаток. После безумства плоти так есть охота! Но обессиленный узкоглазой красавицей он не желает грохота выстрела — томность и лень во всем теле…

— Я тебе принесла подарок…

Шахурдин удивленно смотрит на желтовато–серую породу, в срез густо вкраплены крупные прозрачно–зеленые кристаллы: на гранях искрили радужные пучки.

— Кажется, изумруды?!

— Нет, я забыла, как они называются, дедушка говорил, что эти камни женщину делают мудрой, а мужчину оберегают от опасности. Но их ни в коем случае нельзя продавать, иначе случиться несчастье… Ни в коем случае! — со значением повторила она.

Широкоскулое личико Алевтины очень серьезно, расширены глаза, в разрыве пунцового бутона белеет полоска зубов.

— И много там таких камней? — в жадных глазах Шахурдина мечутся зеленые блики от кристаллов. Ларисе такой подарок!..

— Много…

— Покажешь?

— Вот, видишь горы… там, сколько хочешь! — смеется Алевтина, тонкими руками обвивая его крепкую, коричневую шею, цветком рта касаясь глаз. Она так любит цвет этих глаз, никогда не встречающийся у ее народа. — Дедушка то место покажет только правнуку, или никому…

Зеленые блики гаснут в глазах Шахурдина, медноскулое личико и черная, блестящая голова заполняют зрачки.

— Ты когда уйдешь за перевал? — дрожит голос девушки, улыбки уже нет. Шахурдин молча смотрит вдаль: если б не вертолет! Если б не Лариса!..

…На другой день Алевтина не пришла.

С туго набитым рюкзаком (к лямкам привязана палатка и спальный мешок) он вскарабкался на перевал. Далеко внизу возле белых коробочек палаток, Шахурдин увидел новых ездовых оленей: значит, муж Алевтины вернулся!

6

Сквозь окно просачивается надоедливо монотонный, скрежещущий звук жестяной тарелки на верхушке столба.

Не скрипнув половицей, не возмутив даже воздуха, на табуретку уселся козлобородый. Нога на ноге, как лампочка на столбе, сияют носки лакированных штиблет. От мелкого смешка прыгает с сединой и рыжинкой черная бородка, морщится крючковатый нос. Шахурдин уже привык к нему, хотя и ненавидит порой…

— Итак! — гость покачивает тощей ногой. — Она же просила тебя не продавать, а ты продал… Зачем, ведь деньги тебе тогда были не нужны? Хи–хи–хи!.. Если Лариса камни подарила, тут уж к сердцу поближе бы… А Алевтина? — Наивная дикарочка, собачка верная — скучно! А как она любила, так жарко, так остро, всю себя без остатка отдавала! У Ларисы же душа под замочком, и ключик от нее она еще никому не доверяла. Помнишь, как у могучего старца Льва Толстого: «Пусть уж лучше женщина держится за …, чем за душу», хе–хе, это она усвоила по своему. Ларчик с двойным дном! — Козлобородый с лацкана пиджака смахнул невидимую пылинку. — Пока ты ей рыбку вялил, она со штурманом с краболова…

— Значит, когда я в такси поднимался на Колчаковский перевал, это она в «Волге» прошмыгнула вниз с каким–то мореманом, я только фуражку с «медной капустой» заметил!..

— Она–она! — весело залился козлобородый. — Начисто забыв про свои этнографические изыскания, махнула с ним на Камчатку. Ты же в ней для нее самой же такое открыл!.. Мужиков теперь она меняет, как раньше ты баб… вся в тебя. Ее коллекция твоей не уступит. Хи–хи–хи!.. А вот Алевтины нет… — неожиданно бросает он, выжидающе смотрит в глаза Шахурдина.

Тот вздрогнул, озноб волной прокатился по всему телу, затарахтели зубы. Рука Шахурдина под одеялом с отвращением касается мертвого бедра, там мерзко, сыро…

— Когда ты ушел за перевал, такая на Алевтину напала кручина, впору вешаться и стреляться, хотя женщины не стреляются. — На вытянутой морде козлобородого даже некоторое сочувствие. — Перемучила она зиму, весну, лето, а осенью с геологами на вертолете сбежала. Все бросила… дедушку, мужа. — При словах «все бросила» желтизну глаз гостя размыла волчья зелень. Шахурдин угасающим сознанием зацепился за «все бросила», инстинктивно чувствуя, что–то гость не договаривает, может, недоговоренное и есть самое главное для его будущего существования…