Зеленые дьяволы - [6]

— Хотя горы вообще недурны, но, если разрѣшите, я предпочитаю океанъ, — почтительно отвѣтилъ Суриковъ, который послѣ шампанскаго сталъ такъ же словоохотливъ, какъ и его патронъ. — Возьмемъ, напримѣръ, пляжъ. Сидя на пляжѣ обычно все видишь передъ собой, какъ на раскрытой ладони. Никакихъ тайнъ, никакихъ неожиданностей. И даже тогда, когда на морѣ начинается буря, сравненье съ ладонью тоже не исключается. Получается только, если разрѣшите, такое впечатлѣніе, будто ладонь шелушится.

— Ну, а развѣ вы не любите тайнъ природы? — сидя въ креслѣ и пріятно жмурясь, съ блаженной улыбкой продолжалъ спрашивать Вольскій. — По-моему, всякая тайна природы — это самое… пріятное развлеченіе для вдумчиваго человѣка. Во всякомъ случаѣ, что касается меня, то я не люблю морскихъ курортовъ съ пляжами, усѣянными полуголыми тѣлами. Дамы съ модными фигурами напоминаютъ гусеницъ… Полнотѣлыя женщины кажутся выброшенными на берегъ медузами… Надѣюсь, вы видѣли медузъ, какъ онѣ дрожатъ, попавъ на песокъ? Ну, а что касается мужчинъ, то мужчины, въ особенности волосатые, вызываютъ у меня даже сомнѣніе въ правдивости книги Бытія: дѣйствительно ли это подобіе Божіе. Нѣтъ. Въ горахъ больше поэзіи.

— Относительно поэзіи не спорю, конечно, — торопливо отвѣтилъ Суриковъ, стараясь не испортить хорошаго настроенія Вольскаго. — Поэзію въ горахъ слѣдуетъ котировать высоко, это вѣрно. Но вотъ что во мнѣ вызывало неудовлетворенность въ молодости, когда я любилъ путешествовать, это, знаете, большая численность горъ. Взберешься, напримѣръ, на одну и видишь, что за нею оказывается другая. Взберешься на другую, видишь уже третью. И такъ безъ конца. Это какъ никакъ обидно, Павелъ Андреевичъ.

— А вы не лазьте на горы и тогда ничего обиднаго не будетъ, — зѣвнувъ, недовольно, вдругъ, пробормоталъ Вольскій. — Во всякомъ случаѣ, въ горахъ таится глубокая философія, это я утверждаю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Павелъ Андреевичъ.

Отпустивъ секретаря, спальня котораго находилась тоже въ первомъ этажѣ, Вольскій сталъ раздѣваться. На ночь, чтобы не страдать отъ безсонницы, онъ имѣлъ обыкновеніе читать что-нибудь научное: книгу по астрономіи, по ботаникѣ, иногда даже по математикѣ, если нужно было пораньше уснуть и пораньше встать. Придвинувъ ночной столикъ къ кровати, чтобы свѣтъ падалъ удобнѣе, Павелъ Андреевичъ надѣлъ очки, вытянулся, раскрылъ взятое изъ Лондона руководство по геологіи, но не успѣлъ прочесть страницы, какъ произошло нѣчто странное.

Въ комнатѣ ясно послышался легкій стукъ дамскихъ туфель. Будто кто-то прошелъ черезъ спальню. И затѣмъ раздался протяжный стонъ:

— О-охъ…

Съ удивленіемъ приподнявшись на кровати, Вольскій оглянулся по сторонамъ, посидѣлъ неподвижно около минуты.

— Ольга права, — грустно подумалъ онъ, снова ложась. — Съ виномъ въ моемъ положеніи шутить опасно.

Онъ взялъ въ руки учебникъ, прочелъ еще нѣсколько строкъ, ничего въ нихъ не понялъ, закрылъ книгу и потушилъ свѣтъ.

— Недаромъ докторъ Бутсъ противъ чтенія въ постели, — вспомнилъ Павелъ Андреевичъ. — Очевидно, къ глазамъ излишній приливъ крови… Къ ушамъ тоже. Вотъ и получилось нѣчто вродѣ галлюцинаціи.

Вольскій пытался ни о чемъ не думать. Повернувшись на правый бокъ, чтобы не стѣснять работы сердца, онъ сталъ прислушиваться къ журчанью ручья. Ручей безусловно баюкалъ. Размѣренный шумъ, безъ перерывовъ, безъ измѣненія тона, можетъ служить своеобразной колыбельной пѣсней.

— О-охъ… — раздался опять въ комнатѣ глухой стонъ. И снова застучали каблуки туфель.

Павелъ Андреевичъ поднялся, зажегъ свѣтъ и началъ снова оглядываться. Въ загробныя силы, которыя могли бы по ночамъ тревожить покой честныхъ людей, особенно дѣловыхъ, онъ не вѣрилъ. Будучи убѣжденнымъ позитивистомъ, онъ понималъ, что въ этомъ мірѣ все вполнѣ объяснимо, развѣ кромѣ самого существованія міра. Но кто все-таки производитъ эти глупые звуки? И какимъ образомъ?

Старикъ накинулъ халатъ, вдѣлъ ноги въ туфли и сталъ бродитъ по спальнѣ, внимательно оглядывая углы и открывая дверцы шкаповъ, чтобы убѣдиться, нѣтъ ли кого-либо внутри. Однако, какъ въ спальнѣ, такъ и въ кабинетѣ, все было въ порядкѣ.

— Николай Ивановичъ, вы спите? — выйдя въ коридоръ и осторожно постучавъ въ дверь секретаря, спросилъ Вольскій.

— Это вы, Павелъ Андреевичъ? — Суриковъ открылъ дверь. — Я еще не раздѣвался.

— Пойдемте ко мнѣ.

— Слушаю.

Они оба вошли въ спальню. Вольскій предложилъ Сурикову кресло, самъ тоже сѣлъ, закурилъ сигару.

— Прежде всего, скажите откровенно, Николай Ивановичъ, — грустно усмѣхнувшись, сказалъ онъ. — Вы можете по чистой совѣсти утверждать, что я за обѣдомъ выпилъ чрезмѣрное количество шампанскаго?

— Нѣтъ… Ни въ коемъ случаѣ, Павелъ Андреевичъ. Два бокала никто въ мірѣ не можетъ считать чрезмѣрнымъ количествомъ.

Положимъ, я выпилъ не два, а три, но число три тоже не такъ велико. Ну, а теперь, дорогой мой, скажите: считаете ли вы меня человѣкомъ годнымъ для соприкосновенія съ потустороннимъ таинственнымъ міромъ?

— Гм… — промычалъ Суриковъ, бросая тревожный взглядъ на шефа. — Конечно, я не вполнѣ понимаю… Но если угодно… Вы, разумѣется, не подходите для этого дѣла.