Зеленоглазка - [20]

– В Мельбурне есть несколько очень хороших магазинов, – сказала она мечтательно, – может быть, Ларри привезет мне красивый платок… – Она вдруг повернулась ко мне: – В вашем лондонском магазине продавались платки?

Я кивнула.

– Платки и шляпки. Перчатки. И все в этом же роде. Все очень дорогое. У нас была самая богатая клиентура – дамы из тех, что признают только французские шелка и батистовое белье.

Роза широко распахнула глаза.

– И ты сама выбирала им вещи?

– Нет, Элиу Пирсон делал это всегда один. Хотя меня удивляло, откуда он знал, что именно нужно выбрать. Мне казалось, что он старый убежденный холостяк, который всю жизнь сторонился женщин, и вдруг… Он даже частенько говорил мне, что больше половины клиенток – набитые дуры.

– Но ты все-таки продавала? – спросила Кейт. – Если бы мне пришлось стать вашей клиенткой, я бы не купила у этого старого хрыча даже носового платка.

– Вообще-то он был ничего, – сказала я, удивляясь сама себе, – он научил меня многим вещам. Мы с отцом попали к нему, когда я была еще маленькой, и Элиу всегда следил за тем, чтобы я училась. Он даже доставал мне необходимые книги. Он был таким терпеливым учителем. Передал мне свое умение вести магазинные дела.

Кейт недоверчиво хмыкнула.

– А не был ли это расчет с его стороны?

В свете того, что она краем уха слышала вчера, она считала Элиу Пирсона не особенно привлекательной фигурой.

Я пожала плечами.

– А почему бы и нет? И кому это мешало? Отец… он был не очень силен в делах. Много раз он заслуживал, чтобы Элиу его выгнал, но он все-таки держал нас, поэтому я была рада помочь ему чем могла. Ведь он не обязан был держать нас у себя. Нашлось бы очень много желающих занять наше место. Об этом и думал мой отец, когда Пирсон умер и мы оказались выброшенными на улицу. Слишком уж много народу в Лондоне. И все хотят устроиться. Он решил, что лучше поехать в Австралию, потому что здесь больше места, а значит, больше возможностей.

При воспоминании об отце я поежилась, пытаясь стряхнуть с себя горькие чувства. Он так надеялся на Австралию, наивно полагая, что в этой огромной дикой стране найдется место для слабого и неискушенного, что с помощью жалких потуг, на которые он только и был способен, он сможет урвать себе кусочек счастья. Когда я думала об этом, мне становилось плохо: насколько он все-таки был чужим здесь, как глубоко ошибался! Хотя, скорее всего, он во многом поехал из-за Джорджа – тот настаивал, безудержно рвался за золотом, с одной стороны, потому что не желал всю жизнь влачить то жалкое существование, которое грозило ему, если бы он оставался в Англии, а с другой – поскольку был прельщен рассказами о легком богатстве и быстрой карьере, ждущих его в Новом Свете. Отец был кротким и скромным человеком, он никогда ни с кем не делился своими мечтами, и, возможно, долгое время работая в услужении у людей вроде Элиу Пирсона, он скопил их достаточное количество, поэтому замысел Джорджа стал чем-то вроде камушка, наконец стронувшего лавину. Всё свои небольшие сбережения отец потратил на то, чтобы мы смогли уехать втроем. Но лавина сошла, а он остался лежать под кухонным навесом в «Арсенале старателя», и Джордж, как только отец перестал быть полезным для него, тут же ушел. Мне было противно об этом думать. Хотелось вообще забыть о Джордже.

Я с досадой посмотрела на Кейт и Розу, хотя в действительности я злилась не на них. Я знала теперь всю правду об этой стране. Не было здесь никаких легких путей. Для сильных – пожалуйста, но так ведь происходит везде – побеждает сильный, имеющий деньги и власть. Роза, пожалуй, была в чем-то права. Если бы я была так же красива, как она, то, скорее всего, путь, о котором она мечтала, показался бы мне заманчивым, поскольку с помощью него можно проще и быстрее прорваться к богатству.

Я продолжала:

– Но, кажется, у нас нет почти никаких шансов.

Наверное, Ларри знал, что говорил: здесь все уже давно расхватано. И тем, кто сейчас в силе, нет никакого резона уступать что-либо. Остальные – так, сторонние наблюдатели. Нету здесь лишних мест, вообще нет места – напрасно отец надеялся.

Я решила прекратить этот пустой разговор и пошла разбирать кучу Розиного нижнего белья, чтобы немного подштопать его. Она не просила меня об этом, но я знала, что сама она ничего не сделает, пока белье совсем не расползется. Кроме того, мне просто хотелось занять чем-нибудь руки, чтобы поскорее улеглись тяжелые мысли.

Но я заметила, что со вчерашнего дня, вернее, с того момента, как я бросила в яму книгу, подаренную Элиу Пирсоном, я все чаще стала думать о нем, даже против своей воли. Передо мной являлось обрамленное сединой лицо с характерным для него сардоническим выражением, когда он дразнил меня, находя в этом какое-то злобное удовольствие. Именно он, а не отец, сформировал меня как личность. Несмотря на то, что он почти все время был прикован к креслу, так как больные ноги не позволяли ему много ходить, он был властным и очень сильным человеком. Он поставил передо мной цель и следил, чтобы я, не сворачивая, шла к ней.

– Ни один мужчина не женится на тебе только за твое лицо, Эмми, – говорил он, – ты должна быть полезной – и все будет хорошо. Ты сможешь дать сто очков вперед нескладным и глупым.