С тех пор мы старались не встречаться. Вернее, и просто переходил на другую сторону, если замечал, что она идет навстречу.
Несколько раз я видел ее из своего окна. Я отходил к занавеске, чтобы она, случайно взглянув на окно, не узнала, что я смотрю на нее. Ходила она плавно, легко. Я смотрел — и вся злость моя куда-то девалась.
Потом я видел ее несколько раз со стариком — с Загонялой. «Чего это она с ним?» — думал я. А они шли чинно, не спеша. Одним словом, прогуливались. Казалось бы, ну какое мне дело до всего этого? Пусть прогуливаются! Но что-то удерживало меня у окна, пока они шли по двору.
Я спросил у Витальки, который всегда все знает: что это, мол, за девчонка какая-то со стариком ходит?
— А-а-а, — протянул Виталька, — это его внучка приехала. Теперь с ним живет. Ее Русалкой зовут.
— Как? — переспросил я.
— Вообще-то Танькой. Но мы ее со вчерашнего дня Русалкой прозвали.
— Почему?
— Потому что она на русалку учится.
— Ты что ерунду болтаешь? — сказал я.
Виталька рассмеялся и пояснил:
— Вчера она к нам подошла…
— Сама?
— Ну да. Ты слушай. Подошла, значит, и говорит:
«Вы что моего деда Загонялой зовете?» А Леха ей: «Он же и есть загоняла. Самый натуральный. Он же публику на места загоняет». — «А ты, — говорит она, — дурак самый натуральный! Дедушка мой работает капельдинером». Леха обиделся, конечно, и в драку было полез. Но я говорю: «Отзынь!» И спрашиваю у нее: «Кем-кем работает?» — «Капельдинером. Помогает зрителям правильно занять свои места». А потом разговорились, и мы узнали, что она будет выступать в опере «Русалка».
— Петь будет?
— Нет. Просто будет читать стихи.
— Стихи!
— Ну да! «Русалку» же Пушкин написал стихами. А потом к ней кто-то музыку придумал, Танька говорила.
Я не мог понять:
— Ты же сам говоришь — музыку. Значит, она поет?
Виталька досадливо поморщился:
— Не поет, а читает. А кроме нее — все поют.
— Что же она читает? — допытывался я.
— Текст читает, — разозлился Виталька. — «Что» да «что»! Сходи, тогда сам узнаешь.
— А говоришь, она на русалку учится.
— Ну да, учится. Репетирует. — И вдруг он пристально посмотрел на меня: — А что ты так интересуешься?
— Ничего… Просто я…
— А покраснел-то, покраснел…
Я замахнулся:
— Как дам вот сейчас!
Мы еще о чем-то потрепались и разошлись.
А во дворе время от времени я стал слышать крики: «Русалка!», «Русалка!», «Русалка хвостом рыб отгоняет!». И я видел, как плавно и независимо шла Таня. На крики мальчишек она не обращала никакого внимания.
И снова я встретил ее на лестничной площадке, когда Таня возвращалась от Верки. Я хотел посторониться, чтобы она прошла, но Таня вдруг остановилась.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй.
Она молчала, и я тоже не знал, что ей еще сказать. Было слышно, как Силин играл «Неаполитанскую песенку». Особенно мне нравились места, где мелодия вдруг обрывалась, а потом как бы вдогонку ей летела еще одна протяжная нота. Про себя я даже повторил за трубой.
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля…ля,
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля…ля…
Но что же сказать Тане? Не стоять же таким истуканом.
Наконец я бухнул:
— Ты… это… правда Русалку играешь?
— Правда, — сразу ответила она, — только не Русалку, а Русалочку.
— Русалочку?
— Да. Это дочь Русалки.
— Дочь?
Я и сам чувствовал, что вопросы мои идиотские. Но Таня не рассмеялась.
— Дочь ее и князя.
На этот раз я ничего не спросил, но Таня отлично поняла, что «Русалку» я не знаю, хотя и сказал:
— Ага!
— Хочешь, я тебе книгу дам, ты там обо всем прочитаешь? — И, не дожидаясь моего ответа, она предложила: — Пошли.
Только когда мы переступили порог ее комнаты, я вспомнил про Загонялу. Но отступать было поздно. Старик шел нам навстречу.
— Познакомьтесь, — сказала Таня, — это мой дедушка Иван Денисович.
— Эдик, — произнес я.
Я подумал: вот сейчас он начнет меня распекать! Сколько раз я вместе с другими кричал: «Загоняла!» Зачем кричал? Не знаю. Может, и те, другие, тоже не знают? Глупо как-то.
Но старик сказал:
— Присаживайтесь, молодые люди. А может, мы чаю выпьем?
— Спасибо. — Я поерзал на стуле. — Я на минутку зашел, за книгой.
— За какой, позвольте полюбопытствовать?
Я почувствовал, что начинаю краснеть. Что у меня за дурацкая привычка, нет, не привычка, а свойство: чуть что — я уже краснею! Просто не знаю, куда деться в такой момент.
Выручила Таня. Она сказала:
— Эдик хочет почитать пушкинскую «Русалку».
— А! Это хороню, — произнес Иван Денисович. — Это похвально.
«Вот еще! Нужна мне больно его похвала», — подумал я, но, конечно, промолчал. Я стал смотреть на полки с книгами, на картины и портреты. А на потолке висел голубовато-зеленый плафон — тот самый, от которого вечером струился мягкий, подводный свет.
Таня тем временем принесла чайник, расставила чашки, достала сахар и печенье. Она делала все это быстро, но как-то незаметно, без суеты. Лишь теперь я рассмотрел, что и глаза у нее были зеленоватые, как тот плафон.
Посидели, попили чай. Таня рассказывала, что скоро премьера, все очень волнуются, и она тоже волнуется, но режиссер похвалил ее и сказал, что все будет хорошо.
— А через неделю у нас генералка, — закончила Таня. — Вот!
— Ты бы и пригласила Эдика на генеральную репетицию, — вставил Иван Денисович, пока я раздумывал, что же это значит — генералка.
