Зеленое движение в Гражданской войне в России. Крестьянский фронт между красными и белыми. 1918—1922 гг. - [97]
Гораздо труднее уяснить народное понимание зеленых, в том числе и самих участников лесной жизни. В этом отношении выразительные характеристики дают корреспонденты Софьи Захаровны Федорченко. В 1920-х гг. она представила читателям известный свод солдатских высказываний «Народ на войне». Третья его часть посвящена войне гражданской. Одна главка называется «Зеленые». «Зеленое — мирный цвет, без кровинки. А тут и красных и белых — кажного на зелень потянуло. Мобилизации — почем зря. А зеленые до того войны боялись — бесперечь им воевать пришлося. И грабить молодцы стали».
Свидетельства, собранные Федорченко, часто касаются мотивов ухода в лес, в зеленые. Есть откровенно рационалистические: «Я и при царе по куткам ховался, не дал шкуры своей. Нет тяжеле дезертирского житья. Я войну до последнего ненавижу. Я рад бы на свое дело силу тратить, да не на войне. А теперь только война и живет». И еще: «А я в лес ушел обдумавши. Месяц-два — кончится война, я целым выйду. А с мертвого калеки какая кому прибыль?..»
Но в большинстве случаев слышны мотивы усталости от крови, войны, желания «тишины». Вот эти свидетельства.
«Все терпел, раны всякие, страх. А то раз вскинулся я под звездами и до того удивился как бы, что спокойно. С тех пор ушел я».
«Думал я, думал: нигде тихого угла не видать. И ушел я в леса тишины искать. А в лесах нас-то, тихих, — полк. Так и жили, зеленя поганили».
«Не мог я русской крови видеть, не принимал, что ли. И все мне разъясняли, — голова знает, а сердце неймет. Вот я и ушел в лес. А там и того хуже. Скажу — воры просто, для-ради себя и шкуры берегут».
«Кто как, а я прямо скажу: страхом хворать стал. Вот и убег в зеленые. Хорошего мало».
«Кабы не зверел я в бою, может, и воевал бы. А то чисто тебе волк, ажно зубами врага брал, ажно сине в глазу. Памяти не станет. Чисто сумасшедший. Оттого и сбег в леса».
«А кто и так: вот день, вот ночь — война и война, и краю ей не видать. От последнего устатку в леса». «.Черти мы зеленые», — говорит один из лесных, мечтавший стать летчиком, а не «летчиком». Любопытно, что мотив не страха, а усталости от бесконечно войны вполне понятен и советскому автору, который изучал дезертирство из РККА: старый солдат в Красной армии утомлен, он способен на одноактный героизм, но «эта масса бежала часто не от боязни участия в сражении, а от бесконечности этих сражений»>632.
Память участников сохраняла ощущения скудной и тяжелой лесной жизни.
«...Мы не то что бабы, а и печи, почитай, год не видали. От крови далеко, живем во зеленых лесах, и есть мы зеленые». «Как жили-то! Крови не лили, голодом томились, из лесу ни ногой: комарня, мошкарня, совий гук да волчий вой. В самой глуши курень под землею, да не хуже медведя хворостом закидано. Ни духа, ни солнышка. Болото разведем и спим в нем чередами и сторожко. Только зубы и светятся, до того в куреньках обкурилися, до того зеленями обросли». В то же время долгая жизнь в лесах формировала свой быт, систему отношений с «легальным» миром. «Девки нас любили. Чего может — наготовит, да и жить с нами не отказывались. Хоть и лесные, а знает девка — и сегодня ты с ней, и завтра до ней. А военный — сегодня здесь, завтра бог весть. Лесные покойнее». «У нас в лесу и бабы жили. Кто к мужу, кто к хахалю, а кто и от войны отдыхает». «Меня бабы за то жалели, что ласковый, что крови не любил. Просто под подолом спрячут, как какая-нито часть в селе». Житейский сюжет, оставшийся в памяти солдата Гражданской войны: он наткнулся на человека на сеновале: «Я и гукнуть не поспел, как шепот его слышу. «Не кличь, — шепчет, — братишка, я зеленый, не бандит. Невинный я, здесь за провиантом был да за девичьей лаской в лес не поспел».
Народное сознание отмечало разницу в настроении и повадках зеленых. «Двоякие зеленые есть. Бедные и богатые. У бедных в лесу подземный текучий куренек, хлеба корки немае, табачковым делом навоз заимается, на собственных ломотных костях спят, родною вонью греются. А есть богатые зеленые. Ковры у них и золото, сигары и вина разные, кони и даже машины. А коло них, на золотце, злыдни из простых людей снабжением ведают и как бы вестовыми служат», «Наши зеленые — те ничего. Пограбят от нужды, всякому впору. И различии не делают, кто красный, кто белый, кто еврей, — абы хлебушка. Те же зеленые геройствовать взяли моду. Налетом налетят, не то что хлеба, а всё берут, более всего — вина и вещи дорогие. Для ужаса евреев перебьют, как бы за коммуну», «Захватили они нас, не для истребления, а чтобы ихних зеленей не выдали. А нам лесные жители и люди, не в пример добровольцам. Остались мы охотно. Кто из нас покаленее — красных дожидался, а кто позеленее — и по сие время в бору дремлют». «Эти святые! До того воевать не любят, хучь белый стреляет, хучь красный — бегут святые во места лесные, ажно портки сеют. Зато как выстрелов не слыхать — оберут место до последней корочки, баб угонят и в скитах своих зеленых миролюбием хвалятся».
