Зеленое движение в Гражданской войне в России. Крестьянский фронт между красными и белыми. 1918—1922 гг. - [95]
Белая пресса неоднократно упоминает зеленых в красном тылу, рассматривая их как союзников и как свидетельство антибольшевистского настроя деревни. Одна колчаковская газета писала в августе 1919 г. о том, что в тылу красных растут зеленые из недавних фронтовиков>615. В сентябрьской, 1919 г., листовке, очевидно выпущенной на Востоке, говорится о том, что «по всей совдепии идет партизанская война зеленых»>616. В заметке «Зеленая армия» еще одно издание, уже в начале октября, сообщало, что бежавшие из Красной армии и от мобилизаций крестьяне во многих местах соединились в отряды, живущие по лесам. Отборные каратели заняты на фронтах, «а «зеленые» все подкапливаются да подкапливаются»>617. Через некоторое время та же газета сообщила, ссылаясь на красное радио, что в районе Батраки — Сызрань скопилось свыше 50 тысяч дезертиров из Красной армии>618.
Царицынская газета «Неделимая Россия» также отозвалась на актуальную тему. Заметка «Зеленая» армия» была опубликована в первой половине июля. В ней сообщалось, что в последних сводках не раз отмечались действия в красном тылу зеленых отрядов. Это не те зеленые, что грабят в Черноморских горах. Саратовские и тамбовские зеленые — это отряды восставших крестьян. Они облегчают наше продвижение вперед, так же как и Верхнедонское восстание и бунты на Украине. Но главное — аспект политический. На какое-то время большевики пленили сердце русского крестьянина. Но мужик проснулся и идет с дубиной на «коммунию».
Россия — крестьянская страна, «мужик же сейчас с нами, — с казаками и добровольцами»>619. Эта тема вскоре вновь появилась в газете. «К моменту прихода добровольцев среднее крестьянство Царицынского и Камышинского уезда пришло к убеждению, что «хозяйству их все одно — конец», а потому, если придут казаки, надо соединяться. И действительно, перед добровольцами все время беспокоили красных зеленые отряды, по-волчьи забиравшиеся в села с целью «пристукнуть комиссара»>620. Скорее всего, так и было. Зеленые действовали весьма адресно, не собираясь воевать с красноармейскими частями, а наказывая или нейтрализуя как раз ту силу, которая отравляла жизнь на месте.
«Донские ведомости» сообщили в июле 1919 г. о прибытии к донцам представителей зеленой армии. Посланники заявили, что «в Тамбове, Кирсанове и их окрестностях поголовное восстание населения против советской власти»>621. В сентябре та же газета упоминала разные слухи о Миронове и Мамонтове, которые гуляли в красных тылах, — в том числе об их объединении. Из-за этих слухов в советских частях происходили антивоенные митинги. В районе Серпухова якобы скопилось до 40 тысяч зеленых>622.
Известный московский мемуарист Н.П. Окунев также коснулся «зеленой» темы. Запись от 4(17) июня 1919 г.: «Очень развивается в красной армии дезертирство. Дезертиров так много, что они составляют из себя целые армии, которые так и называются в отличие от красных: «зеленая армия». На днях было даже объявление: если дезертиры явятся в течение семи суток, то им будет прощено». Окунев имеет в виду постановление от 3 июня. Показательно, что московский обыватель, далекий от военного дела, знает о зеленых и считает нужным фиксировать связанные с ними сюжеты. 6(19) июня 1919 г. он записывает не без недоумения: «Так и сказано в «Известиях: «Зеленой армией заняты Майкоп и Туапсе»>623. «Известия» преувеличили, но интересно, что советский официоз обращает внимание на зеленых в белом тылу, так же как белые газеты — на зеленых в тылу красных.
Зинаида Гиппиус в своем остром и нелицеприятном дневнике дает оценки народу и его отношению к войне. Ее «сводка» относится ко второй половине 1919 г.: «…Собственно народ, низы, крестьяне, в деревнях и в красной армии, главная русская толща в подавляющем большинстве — нейтралы. По природе русский крестьянин — ярый частный собственник, по воспитанию (века длилось это воспитание) — раб. Он хитер — но послушен, внешне, всякой силе, если почувствует, что это действительно грубая сила. Он будет молчать и ждать без конца, норовя за уголком устроиться по-своему. Ему довольно безразличен «коммунизм», пока не коснулся его самого, пока это вообще какое-то «начальство». Если при этом начальстве можно забрать землю, разогнать помещиков и поспекулировать в городе — тем лучше. Но едва коммунистические лапы тянутся к деревне — мужик ершится. Упрямство у него такое же бесконечное, как и терпение. Землю, захваченное добро он считает своими, никакие речи никаких «товарищей» не разубедят его. Он не хочет работать «на чужих ребят»; и когда большевики стали посылать отряды, чтобы реквизировать «излишки», — эти излишки исчезли, а где не были припрятаны — там мужики встретили реквизиторов с винтовками и даже с пулеметами. Воевать мужик так же не хочет, как не хотел при царе, и так же покоряется принудительному набору, как покорялся при царе. Кроме того, в деревне, особенно зимой, и делать нечего, и хлеб на счету; в красной же армии — обещают паек, одевку, обувку; да и веселее там молодому парню, уже привыкшему лодырничать. На фронт — не всех же на фронт! Посланные на фронт покоряются, пока над ними зоркие очи комиссаров; но бегут кучами при малейшей возможности. Панике поддаются с легкостью удивляющей, и тогда бегут слепо, невзирая ни на что. Веснами, едва пригреет солнышко и можно в деревню, — бегут неудержимо и без паники: просто текут назад, прячась по лесам, органически превращаясь в «зеленых»
