Зеленое дитя - [27]

В то время из иностранных языков я знал только французский, но ехать во Францию мне не хотелось. Я решил для начала вернуться в Гамбург и там осмотреться. Попрощался с Кляйнами, доехал до Варшавы и оттуда, по старым следам, без всяких осложнений, отправился в обратный путь. В дороге я перебрал в уме, кажется, все мыслимые способы заработать, но не придумал ничего лучшего, как давать иностранцам уроки английского, — это я умел и, к тому же, твердо решил осесть за границей. Судьба, однако, распорядилась иначе. В Гамбурге я обратился за советом к английскому консулу: как мне лучше добраться до международной столицы — Парижа или какого-то другого европейского центра? Он оказался отзывчивым человеком, с интересом выслушал меня и предложил вместе поужинать. В общем, благодаря его содействию, меня взяли на торговое судно, которое курсировало между Бордо[19] и Марокко[20]. По договору я платил капитану двести пятьдесят марок (половину суммы, которой я располагал) в счет аванса, — если я не вернусь из плавания, аванс пропадает. Капитан — мой соотечественник, англичанин, — брал меня в качестве казначея и стюарда.

Надо сказать, он остался мной доволен, хотя опыта у меня не было. Он, да еще первый помощник, были единственными англичанами на борту (не считая меня, разумеется), остальная команда была пестрая: поляки, индийцы и немцы. Поначалу мне так понравилась моя должность, что я решил годик или два поплавать, несмотря на неудобства корабельной жизни: глядишь, и выучу между делом два-три основных европейских языка. Во всяком случае, еще в Бордо я так и рассчитывал поступить, хотя нас сильно потрепало в Бискайском заливе[21]. Но когда через три-четыре дня мы достигли порта Кадис[22], я вдруг заколебался. Атлантический шторм остался позади, мы обогнули мыс Сент-Винсент[23] и вошли в бухту Кадиса: погода стояла чудесная, в глубине голубой бухты лежал ослепительный город, в небо поднимались белоснежные башни. Этот вид меня очаровал, а сойдя на берег, я и вовсе пришел в восхищение, — мраморная мозаика улиц, мощные крепостные валы, широкие бульвары. В памяти жителей еще жива была горечь недавних войн[24], так что особых причин оказывать гостеприимный прием англичанину у них не было. Меня же обуял романтический восторг от встречи с нашими старинными недругами, тем более что никакой ненависти я не замечал, наоборот, на каждом шагу я встречал только веселье и беззаботность. Это ли не идеальная жизнь? Мне вдруг расхотелось плыть дальше. Я решил сойти на берег и попытать здесь счастья, тем более что денег на первое время мне должно было хватить.

Узнав о моем дезертирстве, капитан поначалу пришел в ярость. Аванс я, естественно, потерял. Но когда я со своими пожитками уже сходил на берег и мы стали прощаться, он сменил гнев на милость и даже дал мне рекомендательное письмо к одному из севильских купцов на случай, если негде будет устроиться.

Однако судьбе было угодно, чтоб я на долгие месяцы застрял в Кадисе. Не зная языка, не представляя политической ситуации в стране, куда меня занесло почти случайно, я попал в ловушку. Наверное, это было неизбежно. Сойдя с корабля, я направился на постоялый двор, куда обычно захаживали матросы, оставил там вещи и отправился бродить по вечернему городу. Вдыхал непривычные запахи, наслаждался экзотикой, вслушивался в незнакомые звуки. На постоялый двор я вернулся около полуночи и прямо на пороге меня схватили трое мужчин в военной в форме. Судя по интонации, на меня обрушился поток брани, — особенно упражнялся один, вероятнее всего, низший по чину. Хотя я не понимал ни слова, но сообразил, что арестован и меня ведут в участок.

Сопротивляться было бесполезно. Я заметил, что хозяин постоялого двора, толстый противный старик, — бывший боцман, — поглядывает на меня осуждающе, а один из солдат завладел моим рюкзаком, который я оставил несколькими часами раньше в своей комнате. В замешательстве я пошел к выходу. Помню, как меня вели по ночным пустынным улицам, потом втолкнули в какое-то темное мерзкое помещение: то ли барак, то ли крепость. Так я очутился в пустой комнате, точнее, тюремной камере. Ни кровати, ни стула: каменный пол. Пытаясь согреться, я почти не сомкнул глаз, шагая взад-вперед по камере. Только притулюсь в уголке, засну, а сырость и холод уже снова гонят меня прочь. Так и прошла ночь.

Я проторчал там до полудня. Потом за мной пришли и повели на допрос к офицеру. Он равнодушно посмотрел на меня и бросил что-то по-испански. Я решил, что он спрашивает, говорю ли я по-испански, ответил по-французски, что испанского не знаю, и стал умолять его объяснить мне по-французски причину моего ареста.

Вместо ответа он повернулся к сидящему рядом офицеру и с ухмылкой сказал что-то по-испански. Потом бросил: «Vous êtes français?»[25] — из-за сильного акцента я едва разобрал слова. Нет, возразил я, я англичанин. «Et Jacobin»[26], — заключил он. И предъявил мне мою собственную книгу, сочинения французского писателя Вольтера, которые я почитал за образец остроумия и мудрости и постоянно перечитывал.

Тут мне все стало ясно. В течение многих лет Кадис был революционным очагом Испании