Зеленое дитя - [25]

Я объяснил, что пришел по объявлению. В ответ он прищурился и спросил, сколько мне лет. Я сказал «девятнадцать», хотя на самом деле мне было двадцать, но я сомневался, можно ли двадцатилетнего молодого человека называть юношей, поэтому и скостил себе один год.

— Для этой работы вы староваты, — отрезал мистер Кляйн, отмахиваясь от меня, как от надоедливой мухи; руки у него были пухлые, морщинистые.

— Подождите! — взмолился я в ответ. Он уже было повернулся ко мне спиной, но, видно, что-то в моем голосе, полном отчаяния, остановило его, и он удивленно вскинул брови.

Я выпалил:

— Я молод, я голодаю, я готов работать как вол.

— Вы что-нибудь понимаете в цифрах? — задал он мне вопрос, и по акценту я понял, что он иностранец.

— Да, разбираюсь. Я учился в хорошей школе. У нас была математика, — объяснил я, стараясь не завышать уровень своих познаний.

— Математика, говорите? Надо же, математика! — повторил за мной мистер Кляйн, и тут, пожалуй, я впервые убедился в магическом действии слов, точнее, одного слова. — Итак, вы изучали математику. Очень хорошо, может, у нас с вами что-то и получится.

Он задал мне еще несколько вопросов и, в конце концов, согласился устроить испытание. Мне было велено явиться на следующий день в восемь утра.

В тот вечер, помню, я плотно поужинал, и наутро, надев чистый, только что купленный воротничок, предстал перед мистером Кляйном. Накануне я дал ему понять, что умею составлять бухгалтерские отчеты, хотя на самом деле я просто что-то смутно помнил об этом со школьных времен. Но я знал, что выйду из положения благодаря своей сообразительности, и, в конце концов, оказался прав. Мистер Кляйн был польским евреем; в Англию он приехал за несколько лет до того, как мы встретились. На первых порах он работал помощником закройщика, но, будучи человеком способным и самостоятельным, сумел накопить денег и начать собственное дело. В этом новом качестве он проработал месяцев шесть, причем сам вел бухгалтерию. Но, конечно, для иностранца английская денежная система — это дебри, и он потратил впустую уйму времени, безуспешно пытаясь свести дебет с кредитом. Единственный выход был нанять клерка, и он вывесил объявление о найме буквально за час или два до того, как я его увидел. Собственно, я был первым претендентом, и благополучно пройдя испытание, был взят на работу с окладом один фунт в неделю.

Первый день на службе я занимался проверкой финансовых отчетов хозяина, и, надо сказать, я так поразил его быстротой и уверенностью операций, производимых с колонками фунтов, шиллингов и пенсов, что больше вопросов о моих математических способностях он не задавал. Я же убедился, что моих школьных знаний вполне достаточно для сведения дебета с кредитом в его кассовом журнале и гроссбухе, а большего ему и не требовалось. Еще он попросил меня дать ему подробный анализ затрат, что я и сделал без всяких затруднений. Так что через пару недель между нами установились доверительные отношения, и мне даже поручили вести кассу.

Не буду вдаваться в подробности моей тогдашней жизни. Скажу только, что постепенно поняв, какие пружины движут торгашеским умом польского еврея, я даже проникся к нему теплым чувством как к жертве расовых притеснений, ставших главной причиной его переезда в Лондон и желания самоутвердиться. Я узнал, например, что он сильнейшим образом привязан к семье. В Польше у него жили мать и две сестры. Он поставил перед собой цель во что бы то ни стало перевезти их в Англию и для этого копил средства на дом. Он хотел, чтоб это был не просто дом, а новое семейное гнездо, которое укрепило бы их положение в обществе и воссоединило бы семью, где бы он стал главой, как и подобает мужчине. Удалось ли ему осуществить свою мечту, я так и не узнал. И потом, в глубине души я терпеть не мог закоптелую лавку, затхлый запах материи, стойкую вонь прогорклого масла в убогом квартале, рутинную неинтересную работу, которую вынужден был выполнять, чтобы не умереть с голоду, — словом, всю эту нищенскую обстановку. Вообще бедность унизительна для каждого; для человека же творческого, чье существо жаждет красоты и пищи для чувств и ума, ищет музыки, поэзии и любви, — для такого человека нищета превращается в медленную пытку, пытку больше душевную, чем физическую, и оттого еще более нестерпимую. Бывали минуты, когда, проходя мимо театра или книжного магазина, я чувствовал, как к горлу подступает желчь. Я завидовал каждому, кто мог себе позволить беспрепятственно насыщать зрение и слух, кто воспринимал такое пиршество ума и сердца как обыденность, как часть этикета или семейной традиции, не испытывая в этом потребности, в то время как меня она терзала постоянно. Я не то чтобы выступал против общества, где материальное неравенство, увы, в порядке вещей. Скорее, для меня это был вопрос индивидуальной позиции, и власть я рассматривал как средство обладания духовными ценностями. Возможно, в этом вопросе я недалеко ушел от своего работодателя, только я не был таким практичным и последовательным, как он. Мистер Кляйн знал, что получить право обладания можно только в обмен на вещественные доказательства достатка, а они достигаются усердным трудом. Вот он и отдавался без остатка процессу накопления этих самых вещественных доказательств. Я же хотел добиться власти незамедлительно, рассчитывая только на себя, свой ум и талант, поэтому не находил себе места. Я решил уехать — попытать счастья за границей.