Зелёная земля - [17]

между прочим, и несколько забавных…

и забавных, и необыкновенных!

Например, квитанция из банка.

Например, приглашение на свадьбу.

…А смотри-ка, это нас зацепило -

по какой же по такой уж причине?

Вторая четверть

Ах, небрежна центробежная сила

и безбрежно равнодушное пространство,

но душа-то, как известно, мятежна,

но душа-то – дитя на каруселях!

А вцепившись в оранжевую гриву,

ты теперь уж и совсем полководец,

за тобой уже скачет ополченье -

сотня душ или, может быть, три сотни.

И нестись тебе, стало быть, по кругу -

по пустому да по чистому снегу,

и размахивать каким-нибудь флагом,

пусть подержанным, да всё же – державным!

И трубят тебе высокие горны,

и поют тебе громкую славу -

и растёшь ты, как известный царевич,

не по дням – по часам в своей бочке!

Что касается обёртки… забудем

(с шоколадки, а тем паче – с селёдки!) -

ты всегда был квитанцией из банка

или вот приглашеньем на свадьбу!

А на белой на последней вершине,

где душа стекленеет от ветра,

вспоминается, что был ты страницей -

может, Библии, а может, и круче!

Третья четверть

Но дурная центробежная сила

(ей что Библия, что, скажем, обёртка

с шоколадки или даже с селёдки!)

волочит тебя вниз, против воли.

Потому что ты, голубчик, закружился,

закружился и зарапортовался,

и в руках твоих – оранжевая грива,

да коня уже нету и в помине.

Посмотри-ка на своё ополченье -

сумасшедший или два сумасшедших,

уцепившись за державное знамя,

вместе с ним улетают прямо в Лету.

Впрочем, так-то оно даже и лучше:

не хватало только лишнего балласта!

Без него удержаться за обод

не в пример, разумеется, проще.

А куда принесёт потом – неважно:

есть на то не твоё разуменье,

есть особенная музыка жизни -

под которую и плачут, и пляшут.

И всего-то – доверяться движенью,

не сходить с совершенной орбиты:

ведь неважно, кто ты есть на самом деле, -

ты какая-никакая, а ценность!

Четвёртая четверть

Никакая ты, стало быть, не ценность,

уверяет центробежная сила,

может, прежде и был ты обёрткой

с шоколадки или прочей селёдки,

да теперь ты незавидная бумажка,

зацепившаяся чудом за обод

и мешающая силе центробежной…

впрочем, и не мешающая даже!

Ах, когда путешествуешь по грязи,

продолжает центробежная сила,

много всякого на обод налипает:

не во всём на ходу и разберёшься.

А душа… да она всегда мятежна,

а душа – она дитя на каруселях

и катается до головокруженья…

ну до обморока пусть, но не дольше!

И потом, когда музыка смолкает,

ты лежишь уже в кустах и не дышишь:

ведь на то и центробежная сила,

чтобы всех и вся по свету разносило!

Так и ветер подберёт, бывает, мусор,

да поносит, поносит и бросит -

в той же точке равнодушного пространства

где велела подобрать его фортуна.

Пятая четверть, черновик

А Колтуны Фаресо крущё ежится -

только скошеная берость Колтуны

теставляется предперь поненятнои

и чужёкой, и датой, и даль такше…

МОСКОВСКИЕ ЗОНТИКИ 1983–1988

Animula, vagulablandula

Что, душа, что, скиталица, ветрено в мире?

Да уж, ветрено в мире и мало покоя.

Но трепещет – хотя бы в какой-нибудь мере -

вечереющий зонтик над чашечкой кофе.

Ах, московские зонтики, кто вас придумал!

Ненадёжные кровли случайных пристанищ -

между шумом и вывеской, гулом и ГУМом

остановишься, жизнь свою перелистаешь

и подумаешь: экая птичья планида!

На минутку свиданья пять суток полёта…

Два глотка, два словечка – и вот уже надо

расставаться на долгие, долгие лета!

Колокольчик, вонзённый в Москву где попало,

на твоём поплавке устоять каково нам?

А посмотришь на жизнь – жизни как не бывало,

и всего-то и было что встреча под звоном.

* * *

Начинается Слово (зачем нам оно?) -

уменьшается жизни цена.

Время вертит беспечное веретено -

и мелькает вдали золотое руно,

а вблизи – занавеска окна.

Не собрать впечатлений: мелькнут и – фьюить! -

ускользают, как в землю вода.

Не соткать полотна: обрывается нить.

Бытие раскололось на быть и не-быть,

на побыть и забыть-навсегда.

А Искусству Зелёному – время расти,

и искусство растёт, как лоза.

И листы его свежи, когда на листы

с небольшой высоты, но большой чистоты

хоть одна упадает – слеза.

* * *

Колёса, помнится, по слякоти скрипели,

слезились улицы, и плавали дома,

но благовещенская веточка апреля

зелёным пламенем свела-таки с ума -

и вдруг понравилось всё самое простое

и драгоценное, а прочее – ушло,

и стало ясно, сколько что на свете стоит,

и что есть золото, и что есть барахло.

Держись за веточку, покуда не угасла,

держись за веточку иного бытия,

держись за веточку: она твоё богатство,

она спасёт тебя и выкупит тебя

у беззастенчивой судьбы, у ростовщицы, -

держись за веточку петляющей душой,

держись за веточку: она твоя защита

и здесь, в отечестве, и там, в земле чужой!

Держись за веточку – и примет как товарищ

у врат своих тебя Господь через сто лет,

когда ты вынешь из кармана и предъявишь

зелёный пропуск, благовещенский билет.

* * *

Отыщем какой-нибудь мост -

весьма подвесной и воздушный -

и прямо из сердца ведущий

в заброшенный дом Анны Монс.

Немецкой пойдём слободой,

уместной походкой немецкой

на поиски светлого места,

где память была молодой,

где память растила герань,

и где героиней романа

была государыня Анна,

и где, куда только ни глянь,

топорщился чинный крахмал,

гуляли солдаты из воска…

такое потешное войско,

в котором порядок хромал!