Зеленая ночь - [9]

* * *

Малейка обошла все дома на их улице, расспрашивала соседей.

Джавад побывал во всех трех чайханах, по нескольку раз наведывался в разные концы поселка — никто даже и не видел Гариба. Речка по щиколотку, ребенок упадет — не утонет. Будь во дворе колодцы, решили бы: в колодец свалился. Куда он мог деться? Ведь еле ноги таскает.

— Утром ушла, он спал. Пока в школу сходила, часа не прошло. Прихожу — нет парня. Куда, думаю, подевался? Послала к тебе соседского парнишку, думаю…

Малейка не договорила: отворив калитку, Гариб вошел во двор. Все были в сборе — и мать, и Джавад, и Кендиль, и семеро ребятишек. И все смотрели на него чуть не плача. Гарибу стало совестно.

— Есть хочу! — сказал он, поднявшись на веранду.

За два эти слова Кендиль с Джавадом простили ему все грехи. Мать со слезами на глазах бросилась к плите.

— Из дому уходишь — сказать трудно? — плачущим голосом завела она, но уже так, для порядка. — С утра места себе не нахожу. Ну где ты пропадал? Где?

— В заповеднике.

— В заповеднике?! — у Джавада отвалилась челюсть. — Один ходил?

— Один.

— А как же ты добрался?

— Туда с попутной, а обратно Серхан на мотоцикле подбросил.

Малейка окинула сына счастливым взглядом, только сейчас заметив, что на нем старая чужая рубашка.

— А где ж ты рубашку-то взял, сынок?

— Серхан дал. Я свою об кусты порвал. У них там в сторожке полно старья.

— Ты что ж, так весь день и ходил голодный? — Кендиль сердито отстранила прыгавшего у нее на руках малыша.

— Нет. Утром у Серхана поел.

— Спасибо тебе, господи! — Кендиль подняла глаза к давно не крашенному темному потолку. — И болезнь от тебя, и исцеление!

Малейка мысленно воздала хвалу всевышнему.

Джавад хотел было добрым словом помянуть доктора Фарача — на небе, мол, бог, а на земле Фарач, — но раздумал: вспоминать о нем — вспоминать недоброе время; минуло — и слава богу.

Гариб сидел у столба на полу веранды, свесив вниз ноги. Иногда спина его касалась столба, и он сдерживался, чтоб не морщиться.

— А почему Шаммеда Лисой зовут? — спросил он Джавада.

— Чего это ты его вспомнил? — удивился Джавад.

— В заповеднике встретил.

— А-а… Шаммед вечно где-нибудь в степи таскается, вот и прозвали… Да и шустер, подлец. Работать нигде не работает, а живет не хуже других.

Джавад умолк, прислушиваясь, как гудит в пустом животе. Из-за Гариба не поел вовремя, все бегал, бегал… И кишки молчали, как засохли, не вспоминал даже. А вот теперь голос подают. Джавад нетерпеливо взглянул на тещу, хлопотавшую у плиты.

3

И дверь, и окна мастерской были распахнуты настежь, и все равно дышать было нечем. Солнце садилось, тени стоявших напротив домов темными ковриками тянулись по земле.

Портной Муми уже закрыл мастерскую, и парикмахер Худуш закрыл свое заведение, и сапожник Велиш. Один Джавад не трогался с места. Сидел за швейной машинкой, подперев мягкой рукой подбородок, и размышлял: «Вот время пришло! Во всем районе десяток стариков осталось, что у меня шапки шьют. Помрут они, что буду делать? Фабрики вон какие шапки выпускают, красивые, ладные. Хочешь — кепку, хочешь — папаху… Гасанкулу, да будет земля ему пухом, говорил, бывало, голову почесать минутки нет, а сейчас хоть весь день чешись. Если так дело пойдет, спустишь, что на черный день припасено, а потом хоть иглой могилу копать. Гариба еще в это дело втравил…»

Джавад поглядел на пустую табуретку Гариба и тяжело вздохнул. Застой в делах, конечно, неприятность, но главное не это, главное — Гариб вытворяет черт-те что. Вот уже десять дней: удерет с утра в заповедник и до темноты не жди. Только о заповеднике и разговор. О женитьбе даже и не думает, вроде и ни к чему ему, не тянет семьей обзавестись. И про мастерскую ни слова. Слава богу, поправился, окреп. За дело приниматься пора.

— Здравствуй, Джавад!

Джавад поднял голову: привалившись к дверному косяку, Шаммед-Лиса щурил на него голубоватые глазки.

Чего это он явился? С тех пор как стоит мастерская, носа ни разу не показывал. Кепку решил заказать? Не похоже. А ведь чего-то ему надо… Такой не придет, чтоб о твоем здоровье справиться.

— Как делишки, Джавад?

— Понемножку…

— У тебя-то? Брось прибедняться! Твои ножницы не сукно, деньги режут!

Джаваду такое начало не понравилось. «Денег пришел просить? Не дам! На этом свете одолжи, на том получать будешь! Да и то, если ангелы с мечами стоять над ним будут да в котел кипящий толкать…»

— С чем пришел, Шаммед? С добром?

— От меня его отец родной не видел, а ты хочешь, чтоб к тебе с добром!

— Выходит, со злом?

— Нет. Жаловаться к тебе пришел.

— И на кого ж твоя жалоба?

Шаммед достал из кармана «Аврору», вынул сигарету и двумя пальцами стал разминать ее.

— На твоего шурина! — Он сунул сигарету в рот.

— На Гариба?

— А у тебя что, полно шуринов?

— Чем же он мог тебе насолить? — Джавад поднялся с табуретки. — Больной парнишка…

Шаммед раскурил сигарету, затянулся разок-другой…

— Никакой он не больной. Пускай я Лиса, — большим пальцем руки, державшей сигарету, Шаммед постучал себя по груди, — а он псих! Точно.

— Да что ж он тебе такого сделал?! — Джавад всерьез начал беспокоиться.

— Я в заповеднике пяток уток подстрелил, а твой Гариб у меня их из глотки вырвал! Присосался как пиявка, и ни в какую! Клянусь, Джавад, только ради тебя — я бы из него кишки выпустил! Ведь Серхан чуть не избил меня. Хорошо, Адыширин вступился.