Зеленая ночь - [63]

— Дедушка-дуб сохнет, — громко повторил Багир.

Нурджаббар плотнее обхватил руками колени и стал молча раскачиваться из стороны в сторону. Он будто нарочно томил Багира молчанием.

— Ты что, глухой? — обиженно спросил Багир.

Не переставая раскачиваться, Нурджаббар вскинул голову, глянул в небо, двигая острым подбородком, утыканным редкими седыми волосками, пробормотал что-то, потом засмеялся и в упор поглядел на Багира:

— Ты и есть дьявол!

— Это почему же? — Багир удивленно вскинул густые мохнатые брови.

Нурджаббар откинулся назад, локтями опершись о землю, и вытянул ноги; костлявое плечо торчало из-под рубашки, как кулак. Жила, бегущая от уха к шее, вздулась узлами, так вздулась, что казалось, посиди он в таком положении пять минут, жила не выдержит, лопнет. Надо же, ни крошечки плоти нет в бедняге. В чем только душа держится?

Багиру ни за что бы не догадаться, что в этот самый момент Нурджаббар с неменьшим вниманием разглядывает его самого. Чего у Багира такие короткие руки? Ворочает с утра до вечера, столько рукам работы дает — до колен бы отрасти должны. И огород на нем, и скотина, и овцы, и ульи. Это кроме основной работы. А может, работа и сделала его таким: стиснула, уплотнила, прижала к земле, ноги скривились под непосильной ношей? Зато здоровье у Багира на зависть. Никаких немощей не ведает. В желудок хоть гальку забрось — переварит.

— Так почему же я дьявол?

— А потому! — Нурджаббар вдруг вскочил, да так быстро, что где-то в глубине его тела щелкнула, сдвинувшись с места, кость. — Не разведи ты тут огород, этот прохиндей не повадился бы в лес! А где его нога ступит, все живое в прах обращается! — Нурджаббар кивнул на «Москвич», стоявший возле огорода. — Ты паши, паши для него! Паши, а он жрать будет!..

Багир даже растерялся. Да что это с Нурджаббаром? Будто не знает, что не своей волей завел он этот огород. На кой ему столько овощей? Забыл, видно, что над Багиром начальство есть, что его это огород, начальника? Кто он такой, Багир, чтоб приказа не слушать? Идрисов сказал — все, потому как он тут за все в ответе, и за хорошее, и за плохое. Захочет — огород разведет, захочет — деревья вырубит. А захочет — в одну минуту вышвырнет отсюда их с Нурджаббаром. Будто не знает. Все знает. Знает, что из восемнадцати овец четыре — Багировы, а четырнадцать — Идрисова. Из трех коров одна Багирова, две — Идрисова. Из двенадцати ульев Багировых только пара. Да и огород его, Идрисова, чего уж там!.. Нурджаббар сам слышал, как Идрисов сказал, заводи, мол, огород, разрешение оформлю. Не на базар же ездить за килограммом помидоров. Разводи огород, сажай что надо, и сами сыты будете, и меня накормите. Идрисов и семена дал, и рассаду привез. Он человек неплохой, Идрисов, очень даже неплохой. Как такому откажешь? А что Пити-Намаз на огород повадится, откуда ж было знать? Каждое утро является, подлец, отберет что получше и к себе, в шашлычную. Конечно, он Идрисову платит. Что ж, на здоровье. Свое продает, не наше. И как иначе-то? Не зря говорится, кто мед держит, тот и пальцы облизывает.

Украдкой от Нурджаббара Багир почему-то взглянул на свои пальцы. Пальцы были короткие и вроде кривоватые, не разогнешь толком. Ладони в мозолях все, кожа задубела, потрескалась… Мозоли вдруг зачесались, Багир поскреб правую ладонь, но ничего не почувствовал, будто не руку свою чесал, а что-то чужое, отдельное: камень или деревяшку какую… Да положи ему на ладонь раскаленный уголь, и то не почувствует. А ведь до огорода не такие были у него руки. Столько земли перелопатить!..

Почесывая зудящую ладонь, Багир подумал, что Нурджаббар тоже хорош, ничего не скажешь. Ни одной грядки не вскопал, ни единого росточка в землю не ткнул. Товарищ называется! Сидит с утра до вечера под Дедушкой-дубом да бумажки свои пишет. А чего писать? Кому они нужны, его бумажки? Не будет из него ни поэта, ни ученого. Бездельник и есть бездельник. Повесил его Идрисов Багиру на шею. Ему бы, дурню, бога молить за Идрисова, что на работу определил, а он!..

— Насчет огорода Идрисов велел, — сказал Багир. — Ты ведь знаешь.

— А прикажет тебе Идрисов в Куру броситься — бросишься?

Багир пожал плечами.

— Может, и брошусь. — И, чтобы заткнуть Нурджаббару рот, спросил быстро: — А чего ж ты помидоры и огурцы эти ешь? Не ел бы, раз не по нраву.

На Нурджаббара будто холодной водой плеснули. Он так глубоко вздохнул, что впалые щеки его запали еще сильнее.

— Я твое ем, — сказал он, больше ему сказать было нечего. — Не все же тебе, бугаю, подлецов кормить.

— Ну вот уж и бугаем стал! — Багир усмехнулся. — Только успевай поворачиваться!

Нурджаббар, похоже, не слышал. Подставив солнцу лицо и шею, он словно старался впитать в себя солнечный свет, всосать его, как молоко. Круглое солнце, вися над самой сторожкой, глядело Нурджаббару прямо в лицо и, будто радуясь тому, что прогревает Нурджаббаровы косточки, купало его в золотистых своих лучах.

— Жалко мне тебя… — сказал Нурджаббар каким-то разомлевшим голосом. — Для тебя лес — это деревья, и все. А ведь он живет, дышит, у него голос есть. У деревьев ведь и душа, и язык, и сердце…