Зеленая ночь - [62]

Багир сел на большой круглый пень, поглядел на дуб и выругался про себя. Пропади они пропадом, Намаз с его братом, Дедушка-дуб сохнет — вот беда так беда! Деревья гибнут — понятное дело, то одно, то другое начинает желтеть; сколько он их спилил, сохлых, но чтоб Дедушка-дуб!.. Даже и помыслить страшно! А Нурджаббар торчит себе на берегу, ему и горя мало! А ведь сам нарек дерево Дедушкой. В первый день, как явился в лес, увидел богатырское дерево — и бух перед ним на колени! Багир тогда подумал, не в себе мужик: стоит перед дубом на коленях, о кору щекой трется и бормочет не поймешь что: «Стар ты, Дедушка-дуб! Велик ты и щедр, прародитель здешнего леса! Живи же на радость нам! Тысячу лет живи! Пусть тысячу лет простирается над нами сень твоя!..»

А может, ничего, обойдется?.. Может, это так, не погибнет великан? Что ему, такому, засохшая ветка? Пускай половина засохнет, Дедушка-дуб выдюжит. Вон у него какая сила! Ствол какой, корни! Не должен он пропасть, нет! Да если он сгинет, весь лес с горя зачахнет!

Багир сам усмехнулся своим мыслям. Который год живет он в лесу, а что-то не видел, чтоб деревья помирали с горя. Как убивают их — видел, много раз видел он смерть деревьев. Сколько их раньше было, господи! Без конца, без края… И стояли вплотную один к другому — солнечный луч не проникал. И дубов полно было, и шелковиц, и лип, и карагачей…

Лес этот Багир знал с младых лет, на охоту ходил. По закраинам, на полянках можно было поднять турача, фазана. Он тогда работал на хлопкоприемном пункте. Работал, работал и вдруг чувствует — тоска заела. В лес хочется, в тишину, в прохладу — так хочется, сил нет! Укладывает вилами кипу на кипу, а мысли далеко, перед глазами лес зеленый-презеленый… Птицы поют, листва шелестит под ветром… А потом, еще сон этот…

Снилось Багиру, что сидит он на берегу Куры, прислонился спиной к старому дубу, ружье между ног поставил. Сидит, а Кура журчит тихо-тихо, словно колыбельную напевает.

Птицы и те затихли, слушают. Багира видят, а не улетают, не боятся его. Подходит к нему фазан: хохолок на голове, хвост зеленый-зеленый, по земле стелется… Клюнул ствол ружейный, потерся о Багировы ноги, а потом положил головку ему на колени да и уснул. Умилился Багир: «Спи, милый!» — погладил шелковистые перышки и вдруг видит: совсем это не фазан, это дочка его Назлы, которую он давным-давно похоронил. Поднял ее головку, нет, не живая Назлы, не дышит… Не заплакал Багир, потому что не осталось у него слез, столько пролил он их тогда по дочке. Стал под дубом могилку копать. Похоронил дочку, глядит — а рядом вторая могила — жены его покойной Галям. Сидит он между родными могилами, а Кура журчит-поет нежно-нежно, словно утешает его…

Стал Багир работать в лесу… Весь день ходил он по лесу и к вечеру так выматывался, что еле домой добирался. Потом перестал каждый день домой ездить. Что хорошего в доме, если пустой он? Дочку взяла тогда сестра; раз в неделю приезжал он проведать ребенка. Неподалеку от дуба, от того самого великана, что приснился ему в ту ночь, и построил Багир сторожку.

Да, когда-то лес этот был другим. Иной раз уйдет в чащу пришлый какой-нибудь человек, два дня ищешь — найти не можешь. Великанов, как Дедушка-дуб, тогда было немало: пять плечистых парней в ряд поставь — не увидишь. А птицы было!.. Куда все подевалось — и птицы эти, и деревья?..

В один прекрасный день обнаружил Багир, что от леса осталась лишь неширокая полоса вдоль реки и что поредевшие деревья шумят уже не так, как прежде. Да и Кура вроде присмирела, не лижут волны крутой берег. Молчит река, будто обиделась на что, тихо течет, словно украдкой.

Позже невдалеке от райцентра заложили другой, новый лес, понатыкали саженцев. Багир в новый лес не пошел, уперся — и ни в какую: «Дайте здесь умереть».

Закинув голову, Багир так долго смотрел на пожелтевшую ветку, что в глазах зарябило, и показалось, будто весь старый дуб, от верхушки до корня, покрыт желтыми-прежелтыми листьями.

— Тьфу, дьявол! — зажмурившись, пробормотал Багир.

— Чего ругаешься? — услышал он хрипловатый голос.

Багир вздрогнул и открыл глаза, но увидел не Нурджаббара, а его длинную узкую тень. Тень, двигаясь, тянулась по привядшей траве, потом уперлась в ствол молодого деревца и замерла.

Нурджаббар опустился на землю против Багира, обхватил руками острые, будто палки, колени, поерзал, усаживаясь, как для долгого разговора, и уставился на Багира глубоко запавшими глазами.

— Чего ты дьявола поминал?

Желтая пелена, затуманившая Багиру глаза, еще не совсем сползла; казалось, что все кругом желтое-желтое и что сам он представляется Нурджаббару желтей желтого. Багир часто-часто заморгал, сгоняя с глаз пелену.

— Да вот… — он покачал головой. — Дедушка-дуб сохнет.

Багир думал, после такого известия Нурджаббар всполошится, бросится к дубу, но тот и бровью не повел, глазом не косанул на Дедушку-дуба. Ничего не понимая, Багир посмотрел на темное лицо с торчащими скулами и запавшими щеками, на шею, обугленной головешкой торчащую из воротника рубахи. «Чудной человек!.. Воробья с перебитым крылом увидит — рыдать готов, а Дедушка-дуб гибнет — ему хоть бы что! Ведь сам же перед ним на колени бухался!»