Зеленая ночь - [65]

Некоторое время Багир молчал, растерянно глядя вслед «Москвичу». Потом перевел взгляд на Нурджаббара. Тот сжимал в руке свернутую трубочкой тетрадку и не отрывал глаз от Дедушки-дуба.

Багир медленно поднялся.

— Если задержусь допоздна, позаботишься о скотине, — сказал он и направился к опушке, где, стреноженный, пасся его жеребец.

* * *

Каждый раз, подъезжая к райцентру, Багир слегка натягивал поводья, жеребец замедлял ход, и глаза Багира могли вдосталь налюбоваться родными местами. Сейчас уздечку не тронули, не возникло привычной боли в углах темных, покрытой пеной губ, но конь, решив, видно, что седок просто задремал, привычно перешел на шаг.

Багир оглядел торчавшую справа трубу хлебозавода, высокую толстую ограду построенного недавно сыроваренного завода, потом перевел взгляд на молодой лесок, тянущийся до самого горизонта. Перед леском, ростом похожим на кустарник, высились штук семь могучих раскидистых деревьев; под ними темнела приплюснутая крыша шашлычной Пити-Намаза. В шашлычной с утра до вечера густо дымили мангалы, и каждый раз, проезжая здесь, Багир думал, что это шашлычная душит лесок дымом, не дает саженцам набрать рост. Сколько ни ходи за деревцами, сколько ни поливай их, если они с утра до вечера вдыхают дым мангалов и водочную вонь, слушают матерщину и пьяные выкрики, толку не будет…

Миновав кладбище, Багир вдруг поймал себя на мысли, что даже не взглянул в его сторону. Обычно он всякий раз привставал в седле, глядел туда, где неподалеку от дороги высились рядом две могилы с подгнившими деревянными надгробьями — могилы жены и первой дочери, и шептал: «Да будет земля вам пухом!..» А вот сейчас не благословил покойных, забыл, потому что внезапный приезд дочери сбил его с толку, хотя настоящей радости не было, что-то подсказывало Багиру, что не к добру этот неожиданный приезд. Назлы редко наведывалась домой, раз в два-три года, всегда с мужем. И предупреждала заранее: скоро приеду, в таком-то месяце, такого-то числа. А теперь почему-то не предупредила. И явилась без Музаффара.

Багир за уздечку ввел жеребца в ворота, кинул взгляд на веранду: окна были распахнуты, но никого видно не было, и голосов не слышно. Что-то не то. С приездом Назлы дом, словно согретый ее теплом, всякий раз оживал, наполнялся голосами, Назлы смеялась, и всем было хорошо от ее смеха. Двор улыбался ей. А когда Назлы принималась хозяйничать на веранде, становилось светло, так светло, что глазам было больно, люди за сто шагов видели этот свет и знали, что к Багиру приехала из Баку дочь. Где ж этот свет? Темно, тихо, холодно, все так, как он оставил, уезжая…

Осторожно, словно боясь напугать кого-то, Багир поднялся по ступенькам и остановился в дверях. Высоко подоткнув подол, Назлы мыла пол. Почувствовав присутствие отца, она обернулась, выпрямилась и, не отрывая от него глаз, бросила в ведро мокрую тряпку.

— Папочка! — Назлы улыбнулась, и от этой улыбки на лице ее проступила тоненькая морщинка.

Влажными, холодными руками Назлы обвила отцовскую шею и покрыла поцелуями небритое лицо. Она была не похожа сама на себя. Исхудала, личико с кулачок…

— Родной! Как же ты узнал, что мы приехали?

— Намаз сообщил, — ответил Багир, слегка отворачиваясь, словно ему было совестно смотреть на поблекшее лицо дочери. И подумал, что Намаз знает причину ее неожиданного приезда, иначе не усмехался бы так хитро. Нет в мире секрета, чтобы Намаз его не знал. Носом чует: землю нюхает, небо нюхает, воздух нюхает — все вынюхивает.

Назлы расправила подол платья, смутилась.

— Ключ на всегдашнем месте был, под лестницей. Не боишься, что обворовать могут?

Багир покачал головой. Забыла дочка: не в городе, это там на десять минут уходят, на пять замков запирают.

— До чего ж все грязью заросло… — сказала Назлы, глядя на ведро.

Багир молча смотрел на дочь, но не потому, что удивился ее словам, — грязищи в доме и впрямь хватает, — его поразило количество вещей, сваленных в углу веранды: чемоданы, ящики, узлы… И голос Назлы. В ее голосе чувствовалась дрожь, словно она с трудом подавляла рыдания. Не из-за грязи же готова она расплакаться; всегда, бывало, пошутит только: «Женись, папа, ты ведь у нас еще молодец!»

Пряча глаза от отца, Назлы взяла тряпку и снова принялась за пол.

Багир стоял в дверях и смотрел на ее выпирающие под платьем лопатки, на красные, потрескавшиеся, огрубелые руки, не похожие на руки горожанки.

— А где маленькая?

— Спит, — не поднимая головы, ответила Назлы. — Ночью в вагоне никак уснуть не могла.

— Голодная небось?

Назлы бросила тряпку в ведро, провела мокрыми руками по волосам, улыбнулась, и снова мелкие морщинки разбежались по ее маленькому, усохшему личику.

— Да уж в доме хоть шаром покати. Червячка заморить нечем.

Багир укоризненно покачал головой.

— Ну вот. И так в чем душа держится, а ты ее голодом моришь!

Снимая с лошади потертый, старый хурджун, Багир вспомнил, что не спросил про зятя. И она ни словом не обмолвилась. «Ну если б какая беда, сразу сказала бы. Не иначе, поссорились…»

Багир перебросил хурджун через плечо и решил сейчас же спросить дочь про мужа, хотя ему и казалось, что стоит упомянуть его имя, Назлы разрыдается.