Зеленая брама - [57]

Меня смутила не только подпись, но и кое-что в тексте письма. Идти в штыковую атаку с песней вряд ли возмож­но. Во всяком случае, тогда, когда мы шли на прорыв, никто не пел и петь не мог. Это скорее от литературы, такое наивно-романтическое представление о бое даже задним числом не может возникнуть у человека, лично участвовавшего в рукопашной схватке.

Я занимаюсь много лет изучением истории жизни со­ветских песен, собрал немалый фактический материал. Боевые биографии знаменитых песен полны удивитель­ных свидетельств об их участии в нашей борьбе, об их причастности к нашим победам. Есть и глубоко драмати­ческие случаи, подчеркивающие высокое назначение пес­ни. Но случай, приведенный в этом письме, я не решился бы прибавить к биографии «Интернационала».

Странное и тяжкое впечатление произвели на меня последние строки письма: «Покосили нас из автоматов». Словно письмо пришло с того света и речка Синюха, впа­дающая у Первомайска в Южный Буг, играет роль мифи­ческого Стикса.

Другие же детали, вполне достоверны: двадцать кило­метров от Подвысокого наши передовые отряды прошли, штыковая схватка, черные немецкие автоматы — все это было. Даже то, что ночь прорыва была лунной,— абсолют­но точно. Я никогда не забуду эту ночь прорыва, она, как осколок, вонзилась в память.

В некоторое сомнение повергли меня слова: «...в нашей области». Бой в окружении вели кадровые вой­ска. Мог, конечно, оказаться там и кто-то из местных, но это уже совпадение из разряда «напишешь — не пове­рят».

Вообще, письмо от «красноармейца» задало много за­гадок. А прояснить что-либо не позволяло отсутствие обратного адреса.

Дней через десять в новой пачке корреспонденции я обнаружил письмо с тем же штемпелем, мой адрес на кон­верте выведен тем же аккуратным почерком. А фамилия у автора письма другая, хотя с тем же званием «красно­армеец».

В этом письме — еще один эпизод, связанный с окру­жением 6-й и 12-й армий. Совсем уж трагический:

«Двое суток вели мы бой со все наседавшими, все рас­тущими силами фашистов. Все товарищи полегли вокруг в жите, а я остался один. Пули словно облетали меня, как пчелы, я не получил ни одной царапины. Я бы застрелился, но для того, чтобы застрелиться из винтовки, нужно хоть несколько минут, а у меня их не было. Фашисты повалили меня на землю, скрутили мне руки. Я прокли­нал их, но это все, что я мог делать. Меня повели к офице­ру, он требовал, чтобы я назвал свою дивизию и полк. Но я плюнул ему в лицо. Тогда офицер приказал меня рас­стрелять, и гитлеровцы повели меня в Корытновский овраг... Я простился с жизнью. Я кричал в лицо пала­чам, что все равно они не победят нас, только жаль, что я не увижу, как они будут окружены и разбиты наголову».

Сразу возник вопрос: а как же сложилась дальнейшая судьба этого человека? Какое счастье, если он остался жив! Но ведь пишет, значит, ему удалось спастись.

Как всегда бывает при столкновении с недосказанным, мозг мой стал торопливо создавать версии, способные прояснить картину. Человек бежал из-под расстрела. Он поселился теперь в тех местах, где пришлось ему пере­жить столько ужасов, иначе не было бы упоминания о каком-то Корытновском овраге. Тогда красноармеец вряд ли знал название местного оврага, карты у него быть не могло...

Обратный адрес опять отсутствовал. Мелькнула догад­ка: подлинники красноармейских писем пришли в вет­хость, кто-то их переписывает и пересылает мне копии. Но почему? Зачем?

Я не нашел еще сколько-нибудь удовлетворительного ответа на эти вопросы, когда пришло третье письмо: снова тот же почерк, еще один рассказ от первого лица о под­виге, который мог завершиться лишь гибелью героя. Но как можно написать о собственной гибели? Мистика ка­кая-то!..

«Нам, кавалеристам, приказано было выходить в пе­шем строю, но я со своим конем расстаться не мог, слиш­ком близки мы стали в боях и сражениях. Я выхва­тил из ножен саблю, пришпорил коня и помчался в самую гущу врагов, стрелявших из пулеметов и автоматов».

Стоп! Третье письмо после правильной посылки — ка­валеристам действительно пришлось спешиться — дальше уходит за пределы достоверности, в область романтиче­ской выдумки.

Итак, у меня на столе письма от трех красноармейцев. Три разные фамилии — русская, украинская и татарская. А написаны письма одной рукой и отправлены из одного почтового отделения.

Адресов обратных нет, но известно же почтовое отде­ление. Что, если отправить мои запросы сразу троим красноармейцам, указав на конверте лишь почтовое отде­ление? В селе люди друг друга знают, как-нибудь найдут хотя бы одного из адресатов.

Так я и сделал. Написал всем троим: прошу вас, доро­гие товарищи, сообщить мне о себе по возможности под­робно. Как вы оказались в одном селе? Призывались отту­да или после войны там поселились? Вообще, как сложи­лась ваша жизнь после августа сорок первого?

Через месяц прибыло письмо от секретаря сельского Совета: «Граждане, указанные вами по фамилиям на кон­верте, в списках жителей нашего села не значатся и рань­ше не проживали (проверено по книгам). Однако я обра­тила внимание, что все три фамилии (инициалы совпа­дают) красноармейцев написаны на памятном камне у обелиска в центре нашего села. Они были выявлены крас­ными следопытами. В братской могиле еще двести один­надцать безымянных героев. За братской могилой ведется уход учениками нашей средней школы».