Зекамерон XX века - [16]

— Эй ты, Хаджи! — разъяренно заорал он вдруг на высокого смуглого красавца восточного типа. — Ты что, японский городовой, курорт развел? Марш в забой, мать твою за ногу! Не умеешь подгонять, гоняй сам! Для начала пятьдесят тачек — до утра еще далеко, Нечипоренко с Апсом пускай тебе наваливают! Прочь!.. А ты мне утром принеси блокнот, и чтобы без выкрутас, не то тоже загремишь! У какой пары меньше сотни — остается в дневную, потом ко мне! Будем действовать, и ты, бригадир, смотри, чтобы режим был как на втором участке! Не наведешь порядок, переведу к Лебедеву на тачку. Понял?!

— Ничего не попишешь, придется лупить, — сказал Бакунин с досадой после ухода Зельдина. — Снимет меня — с другим бригадиром ребятам будет еще хуже. Апс скрипач, каково ему кайлом ковырять? Ладно, пойду поговорю с ними, звеньевого назначу.

Через день позвонил Леша: он заболел и поехал в Спорный, но застрял на перевалке, откуда на днях протянули линию телефона. Я подозревал, что Леша проигрался Ивану Рождественскому, который ожидал там запчастей для трактора. Слышимость была отвратительная.

— Иди на второй участок, — кричал мне Леша хриплым голосом, — возьми в столе у Хабитова… план речного полигона… Иван говорит, они врезались в левый борт… а там пусто, металла нет ни грамма… Проверь, коли так, растолкуй Лебедеву, слышишь?.. Если он опять пьян, тогда Максиму, звеньевому… Только быстрее… а то когда станут актировать полигон, мне по шее… — В трубке что-то пронзительно запищало, и связь оборвалась.

10

Зельдин еще не уехал. Я получил у него разрешение остановить, если понадобится, работу у Лебедева, пообедал, забрал у нарядчика несколько пачек махорки и двинулся в путь.

После небольших дождей дорога заметно испортилась. На ровных местах тропа была под водой. Проделав полпути, увидел маленькую палатку, возле которой пять человек пробивали шурф. Их старший — бывший геолог Туманов, здоровый и плотный мужик, обстоятельно объяснил мне, почему именно в этом месте должен быть сброс «песков» с хорошим содержанием. Старатели, оказывается, недавно вернулись с Тарына.

— Вот где была лафа! — рассказывал Туманов. — Мы смастерили себе лук и стрелы, даже козла убили — зверь непуганый, до нас там никого не было, просто диву даешься! Как приехали, я сказал ребятам, они не дадут соврать: «Нечего нам тут шарить, лучше покантуемся». Да вот Исаак нагрянул, разогнал нас, не дал сезон добить, и собачка его нашу дичь распугала…

Вон оно что! По их милости, значит, люди зря надеялись на лучшее… Но в лагере свой закон: «Подыхай ты сегодня, а я как-нибудь дотяну до завтра». Туманов просто спасал шкуру себе и своему звену.

Обойдя стороной полигон, я вошел в лагерь, взял план, теодолит и направился к прибору. Мне сразу бросилось в глаза, насколько зеки здесь выглядели хуже, чем у нас на первом. Верхняя половина полигона была заброшена, все работали прямо в речке. Стоя по колено, а то и выше, в воде, люди кайлами разворачивали грунт и наваливали его лопатами на тачки, подходившие к берегу. Подъем по крутому трапу к стоявшему на террасе бункеру был нечеловечески труден. У откатчиков были запавшие щеки, синие губы, цвет лица серый, несмотря на загар. Между ними расхаживали двое здоровых бездельников звеньевых с висящими, как у полицейских, дубинками на запястьях. Кое у кого из «водолазов» были зеленые американские прорезиненные брюки с приваренными сапогами, у звеньевых — резиновые сапоги, но большинство работало в воде в обыкновенных ботинках, которые у многих раскисли и были обмотаны проволокой, чтобы не отвалилась подошва. Люди двигались непрерывно, но вяло, бессильно, несмотря на окрики и удары звеньевых.

Быстро установив теодолит, я привязался к реперу и стал засекать левый кусок отработанного верхнего борта. Иван ошибся: они еще не добрали по плану метра три, но было и без опробования видно, что здесь одна галька, голая речная галька и крупные валуны, что «пески» ушли вглубь — сброс был уже подрезан полигоном. Один из звеньевых с опаской следил за мной, зная, что в случае брака объем работы не зачтется маркшейдером — в этом отношении Леша был непоколебим. Я объяснил, что все в порядке. Парень заискивающе пообещал:

— Скажу Лебедеву, пусть запомнит, что ты его не подвел… Я засмеялся:

— Не подвел, потому что все в норме.

В лагерной кухне я взял хлеб, чай и густую кашу из гаоляна — отвратительного маньчжурского злака, из которого, по слухам, на Востоке гонят спирт. Ест его лишь рогатый скот, лошади отказываются. Питательность минимальная, но вес порции гаоляновой каши такой же, как у каш из высококалорийных круп: овсянки, пшена, перловки. Это был подарок китайцев: после того как Америка перестала нас снабжать, а привоз продуктов «с материка» еще не наладился, выручили наши друзья за Амуром. Только помощи — гаоляна и чумизы (китайского проса) — было слишком мало, чтобы прокормить столько голодных, тяжело работающих людей. Каши я получил полную миску, но насытился одним хлебом.

Я обратил внимание на то, что здесь построили свою столовую: длинный стол со скамейками из жердей под крытым толем навесом. У нас же на первом участке каждый зек пристраивался со своей миской где мог. При мне надзиратель привел под навес четырех «табачников». Они ели неторопливо, с расстановкой, были побриты и выглядели умытыми, только у Паши еще синел под глазом фонарь. Сам Дубов отсутствовал. Я подождал, пока надзиратель отойдет к раздаче, вынул три пачки махорки и быстро сунул ребятам.