Здравствуй, мишка! - [31]

В окно моей московской комнаты все еще бились городские метели-сквозняки, еще приходилось спускать от мороза уши лохматой шапки, но я уже знал, что зима уходит. Острое чувство приближающейся весны не могло меня обмануть. Это чувство обострялось, становилось беспокойней и нетерпеливей, когда слышал я за окном первую песенку-колокольчик большой желтогрудой синички. А потом первая капель, первая сосулька, первая лужица на дороге, первый клочок-проталина оттаявшей весенней земли и на этой дымящейся проталине первые, уставшие с дороги, весенние грачи.

Я уже собирал вещи, готовил снасть, снаряжал патроны, хотя и знал, что попасть в лес по весне с грузом почти невозможно. Не знаю, как бы дожидался я отъезда, если бы рядом со мной не было тогда Бурана.

Бурана я принес домой маленьким месячным щенком-кутенком. Буран был лайкой, и у него к месячному возрасту уже поднялись острые, чуткие ушки и веселым калачиком загнулся к спине хвостик-крючок. Я возился со щенком все свободное время. Носил его гулять, учил слушаться, а когда мой будущий пес крепко спал в корзинке, я старался представить, как мой Буран вырастет, как станет большой собакой и как вместе с ним мы будем мирно жить на берегу Долгого озера в небольшой лесной избушке, жить рядом с таежными птицами и зверями.

В дорогу мы отправились лишь в мае. Быстро добрались до реки Шильды, но здесь, где начинался наш лес, надолго остановились. Дороги в лес все еще не было. Шильда гудела весенним широким половодьем. В лесу в эту зиму было много снега, снег лежал в лесу долго, но на этот снег в середине мая упала по-летнему знойная жара, и за день-два эта жара высушила по деревне до пыли дорогу и разом растопила в лесу почти весь снег. Растаявший снег глубокой, широкой водой катил по лесным дорогам к реке, затопил все лесные болота. По такой весенней воде я с трудом добрался до края леса, но дальше пути не нашел.

Мне оставалось только ждать, когда вода спадет, и слушать еще и еще раз рассказы-известия, принесенные из леса по настам. Насты в этом году были крепкие и долгие. В апреле чуть ли не каждый день пекло солнце. На солнце снег плавился сверху, раскисал, но после солнца уже к вечеру объявлялся крутой мороз и схватывал раскисший снег прочной ледяной коркой. По такой морозной корке, по настам, в эту весну нередко разъезжали даже на лошадях. По таким прочным настам и ходил в лес, в брошенную деревушку Василий.

Василий ходил в лес за рыбой. К этому времени в озере пробуждались от зимнего сна-вялости косяки плотвы-сороги. Густые стаи этих рыб еще подо льдом шли к устью ручья, готовясь в путь-дорогу на нерест. Василий ломал пешней лед у ручья, ставил сети и ловил из-подо льда крупную, тяжелую плотву.

Это было в апреле. Медведь к этому времени уже поднялся из берлоги, пробудился и отправился по настам на поиски корма. Василий видел следы большого медведя на Черепове — зверь на широких махах гнал по насту лося. Лось проваливался, пробивал копытами наст, обдирал ноги о льдистую, острую кромку мерзлого снега. Медведь шел следом легко, наверное, все-таки догнал лося, но Василий по следам не пошел и, чем окончилась эта весенняя охота, не знал.

Видел Василий следы медведя и около самой деревни. Этот медведь был поменьше. Следы были свежие, и собака Василий, Копейка, ушла по этим следам и долго с лаем преследовала зверя...

Кто бы это мог быть? Кто из моих старых знакомых осмелился заглянуть в деревню? Кто охотился за лосем на Черепове, где обычно вертелся лишь небольшой медвежонок Черепок, который, конечно, не стал бы тягаться с лесным быком?.. На эти вопросы я мог ответить лишь там, в лесу, а не здесь, на берегу разлившейся реки.

Вода в реке пошла на убыль, пошла споро, почти на глазах. Я уложил в рюкзак все, что могло войти в него, и собрался в первую дорогу. Мне предстояло забросить в лес три таких рюкзака, каждый из которых потянул бы на весах не менее трех пудов.

В первую дорогу Бурана я не взял. Нести на руках его было трудно, а мучить маленького щенка на весенних гнилых дорогах я не хотел. Бурана я оставил Петру. Он как-то заманил его в кладовку, закрыл там, а я потихоньку выбрался из дома и тронулся в путь.

До Менева ручья я добрался без особых приключений и даже ни разу не зачерпнул сапогом весеннюю воду. Два километра весенней дороги оставались за плечами, впереди было еще двадцать с лишним километров пути, но мне почему-то верилось, что и дальше меня не ждут никакие особые преграды, кроме кислых весенних болот. Но у Менева ручья дорога в лес преподнесла мне первый сюрприз.

Неширокий по летнему времени ручей сейчас разлился. Вода приподняла бревна старого моста и растащила их вслед за собой по ручью. Дороги на ту сторону ручья не было...

Конечно, я не задумывался бы, как быть: возвращаться или переплывать весенний ручей, не будь со мной тяжелого рюкзака, — тогда бы я очень скоро форсировал водную преграду. Но рюкзак на себе с берега на берег через буйную полую воду не переправишь, и пришлось мне, вооружившись топором, наводить через Менев ручей первую в этом году переправу.

Рядом с ручьем не было подходящего леса, а из худосочной, ломкой ольхи ни плота, ни моста не сделать, и я принялся разыскивать по ручью бревна, унесенные полой водой.