Здравствуй, брат мой Бзоу - [5]

Бзоу приблизился к берегу; плеснул несколько раз и ждал ответа.

— Прости. Мне пора, — попрощался с ним Амза.

Дельфин смотрел на спины людей; ещё дважды ударил по воде хвостом; наконец, уплыл.

— Ну? Чего встали?! — кричала утром баба Тина; она только что покормила кур и петуха, а теперь выгоняла их гулять по саду — клевать змей, если те вдруг объявятся.

Амза пил кофе, ел лобио с лавашем и осматривал двор. Дом был небольшим, но в его четырёх комнатах без тесноты и недовольств умещались все Кагуа. Одну комнату даже оставили для гостей. Дом стоял на восьми крупных тёсаных камнях; поверх них было уложено дубовое основание, дальше — подняты каштановые стены. В прихожую вело грубое, вылитое из бетона крыльцо. В зазор между полом и землёй часто ходили куры; нередко туда забирался Бася или кот Местан — оба прятались, нашкодив; ещё ребёнком этот лаз любил Амза; там пачкал и рвал себе одежду.

Перед домом была веранда; на ней — два стола. За одним из столов сейчас сидел юноша. Крыша веранды была дощатой — от дождя и ветра; стен не было — только широкая изгородь из «турецких часиков»; росли они плотно, а потому в жаркие дни оставляли приятную тень. Пол, не укрытый, был земляным.

С правого бока к дому пристроили апацху[4]. Баба Тина прошлой неделей возобновила в ней лежанку — как некогда её родители, тёплыми ночами она спала возле котлов и костровища. За апацхой были грядки.

Перед домом, за верандой, росла мушмула — в семи деревьях. Тут же росли лимон и фейхоа. Ближе к Валериному «Запорожцу» стояла широкоплечая чинара — под неё иногда для дрёмы ложилась Хибла. За чинарой, возле забора, росла алыча; тут же возле ацы[5] поднимались трёхметровые ацюаны[6]. На них после сбора урожая вывешивали сушиться кукурузные стебли (в зиму ими кормили скот). У семьи Кагуа скота не было, и чалу они отдавали Турану, брату Хиблы. Аца, как и дом, была приподнята от земли, но не для тепла, а для сохранности от крыс. В этот промежуток так же наведывались куры, Бася, Местан и маленький Амза.

За алычой, напротив апацхи, была душевая; от неё начиналась тропинка к туалету и тропинка в небольшой сад с мандаринами и персиками (изгородь там обвалилась, однако её укрепило, затянуло лавром).

Со стороны калитки у дома стоял длинный стол — для обедов; тут же были будка и курятник. У ворот росла низкая пальма. За домом скрылся долгий и сумрачный сарай; возле него — семейное кладбище; тут лежали муж бабы Тины, её брат и же мать Валеры (отец его лежал в Ткварчале).

Валера вышел раньше сыновей. Сегодня его ждали на баркасе. Кагуа работали для местного рыбзавода, но частным промыслом не пренебрегали.

— Чего тебе? — улыбнулся Амза.

Местан вспрыгнул на стол; зная, что его могут наказать, замахал хвостом и пригнулся — готов был при опасности умыкнуться. Амза коту обрадовался. Подставлял ему нюхать пальцы и смеялся, когда тот пытался их облизать.

— Рыбы у меня нет. Приходи на ужин. Ну? Видишь? — юноша предложил Местану свою миску. — Тут только фасоль, да петрушка всякая. Тебе такое не понравится.

Слушая человека, кот расслабился, уложил хвост вокруг стакана, зевнул. Подошедшая сзади Хибла ладонью снесла его на землю, словно сор стряхнула. Местан в неожиданности мявкнул; свалился на траву; замер. Хибла прошла дальше; тогда кот сел и принялся тереть мордочку лапой.

Братья отплыли, когда солнце высветило округу (к июню они уже не позволят себе выходить так поздно — опасаясь дневной жары, будут готовиться затемно). Вода в бухте была прозрачной, но глубина нарастала слишком быстро, и в трёх-четырёх метрах от берега не удавалось разглядеть дна.

Вслед за Кагуа на пляж вышли Феликс и Мзауч Цугба. Мзауч — ровесник Амзы; семнадцать лет. Феликс — на год младше Даута; двадцать три. Абхазы Лдзаа не любили братьев Цугба. Те чаще общались с грузинами; были завистливы и, поговаривают, случалось им обманывать сельчан. Однако нелюбви этой никто не оглашал.

Солярка была дорогой; рыбаки брали мотор только для неожиданных надобностей, в прочем вынужденно гребли вёслами.

Братья Кагуа плыли на двух лодках, с малым промежутком. Выйдя из бухты и распределив сеть на две кормы, они стали расходиться; при этом наблюдали, чтобы, опускаясь в воду, она не спутывалась. Когда, прогремев, выпали деревянные буйки, нужно было плыть дальше — растягивать вторую сеть; потом стоять вблизи — из опасения, что баркасы или прогулочные катера по невнимательности скрутят её, порвут. Кроме того, уже несколько лет случалось, что сети здесь пропадали. Говорили о грузинских рабочих с рыбзавода, но доказательств никто показать не мог. За первую сеть не беспокоились — с этого края в бухту никто не заходил, а вор выйти на показ не решится (тут всё видно, открыто).

Бася сидел в лодке с Амзой. Он кратко перебегал от кормы к носу и обратно. При этом останавливался у борта, вглядывался в воду, словно подозревал увидеть там добычу. Иногда лаял; размахивал хвостом; топал передними лапками. Амза, наблюдая за псом, улыбался. Ещё более забавным Бася становился, когда рыбаки, каждый со своего конца, затаскивали в лодку сеть и тут же высвобождали из неё пойманную рыбу. Видя это, пёс неистовствовал: подпрыгивал, бегал, лаял, кидался к улову, ворошил его лапой, потом затихал, но, отдохнув, продолжал взволнованно гавкать. За такое поведение Амза на рыбалке называл Басю Капитаном. И в самом деле, могло показаться, что его лай — это грубые команды нерасторопным и неловким в движении матросам.