Здравствуй, брат мой Бзоу - [3]

— Выходили на лодках; на катерах. Окружали дельфинов неводом и толкали к берегу. Так вытаскивали из моря — по несколько тысяч! Те ещё были живы; всех сразу не могли обработать, так что большинство сутками лежали на месте и… умирали.

— Не представляешь, какого это! — произнёс Валера; провёл ладонью по лысеющей голове; отодвинул пустую тарелку. — Я тогда с прочими рыбаками жил над морем. Это было хуже любой пытки! Они ведь там издыхали под солнцем и целыми днями, без перерыва кричали. Тысячи дельфинов! Весь берег был покрыт их серыми тушами. Шум — хуже шахтенного!

— Это… ужасно! — Амза качнул головой.

— Ещё бы! Мы не высыпались; болела голова, до драк бывало…

— Он не о том, — улыбнулась баба Тина.

Валера умолк; закурил; сложил на животе ладони и уныло посмотрел на курятник.

Уже вторая неделя, как они перешли из апацхи — за стол во дворе. Ночи были прохладными, но приятными из-за пришедшей сухости. На тёмно-фиолетовое небо выпадало всё больше звёзд.

— Баська! — вскрикнул Амза. — Уйди!

Пёс поставил передние лапы к юноше на колени, крутил хвостом и жадно наблюдал за тем, как ломти кефали на вилке поднимаются к человеческому рту. Амза рассмеялся подобному вниманию. Поворчав, угостил Басю.

Засыпая, Амза думал о дельфине. «Интересно, почему он молчал. Те дельфины, которых ловил отец, кричали, а этот ничего не сказал. Странный. Может, немой?» Потом Амза обеспокоился, вообразив, как после его ухода кто-то ещё, например Мзауч, мог спуститься к ослабленному зверю: так же трогал его, предлагал рыбу. Юноше хотелось быть единственным.

Следующим днём семейство Кагуа выехало на арху[2]. Работа ожидалась нетрудная, но скучная. Выделенный им участок граничил только с грузинскими пашнями — говорить на обеденном отдыхе будет не с кем.

Пахло пробудившейся землёй. Валера любил это запах. Выйдя из машины, он шире вдохнул; потом, склонившись, положил на мягкую траву ладонь, словно бы прислушивался к сердцебиению поля. В небе пролетел тёмно-бурый канюк. Заворачивая к югу, он громко и гнусаво замяукал.

Кукурузу нужно было засеять в один день, чтобы назавтра вернуться к рыбалке.

Даут поднял из сарая дедовский плуг; тряхнул его от годовой пыли; как и в прошлую весну, ощупал подгнившую ручку, вздохнул и наказал себе летом её заменить. Амза, тем временем, привел от Турана быка. Туран был старшим братом Хиблы и трудился в километре от участка Кагуа.

Проверяя пальцем лезвие плуга, а потом и постукивая по раме, Валера улыбнулся. Никто этого не заметил. Тогда он усмехнулся и, цокнув, мотнул головой.

— Чего это ты? — удивилась Хибла, пальцами просматривавшая мутно-жёлтые зёрна.

— Да… Анекдот вчера Сашка рассказал.

— Ну?

— Чего?

— Рассказывай, чего!

— Значит так, — Валера отвлёкся от плуга; достал из кармана папиросу; закурил; не выдыхая, но выпуская дым в словах, сказал: — Повздорили в селе два друга.

— Абхазы? — уточнила баба Тина.

— Причём тут это?

— Сейчас всё причём. Тем более это.

— Ну, значит, повздорили два друга-абхаза. Один разгорячился, ружьё схватил и друга своего, значит, застрелил.

— Хороши друзья, — вскинув руку, улыбнулась Хибла.

— Хороший анекдот, — нахмурилась баба Тина.

— Тогда уж, это были грузины!

— Дайте закончить! — возмутился Валера и сразу же продолжил спокойным слогом: — Из района приехала милиция. Стали разбираться. Всё было ясно. Убийцу забрали.

— Ну! — крикнул Амза быку, качнувшему головой и едва не задевшему юношу рогом.

— А заодно конфисковали у всех ружья. Тогда Мзауч и сказал: «Вот дурак! Зачем он его из ружья стрелял? Лучше бы мотыгой прихлопнул! И нас бы, заодно, от мотыг избавил!»

Хибла качнула головой; Даут чуть улыбнулся. Валера в последнем слове рассмеялся; но увидев, что другие равнодушны, умолк; вздохнул и возвратился к лезвию.

Для начала пришлось вспахать лежалую землю. За плугом неторопливо шла Хибла — бросала во вспоротую почву семена кукурузы, а с ними — фасоль, чтобы она вилась вверх по соседке и не требовала к себе вкапывать опорные дощечки.

Баба Тина наблюдала за посадкой с бревна, уложенного возле худой изгороди; ломала пальцами семечки да поглядывала на густые мотки зелени, под которыми укрылись ближние холмы.

Вспахав и засеяв участок, Валера приладил к быку ачалт[3]; на неё вскатили десяток крепких валунов. Впереди, ведя быка, шагал Даут; Валера же смотрел, чтобы ачалт не сбивался и шёл по засеянным грядам — так земля выравнивалась.

Амза помогал отцу, однако был невнимателен. Он видел, как продавливаются сухие комья, слышал, как шелестит плетень, однако думал о дельфине. В противоречивом порядке вспоминал минуты их общения. Амза не помнил, каким был зверь на ощупь. Говорил себе: «упругий, сухой», но в этом не было помощи. Захотелось вновь прикоснуться к нему; погладить, обрызгать водой.

Солнце, покинувшее прохладу гор, вышло на пустынное покатое небо. Мужчины легли под чинарой для отдыха. Тени хватило каждому. Хибла вынула из багажника корзину с мацони, сушёной рыбой, ахачей и лавашем. Обед был неспешным; тело нехотя принимало пищу и призывало вздремнуть. Проспав десять минут, Амза взбодрился.

В стороне отдыхали грузины.

— А где вино? — удивился Валера.