Здесь живу только я - [47]

Когда они вошли в избушку, Ленин сидел в своем кресле у печи и поглаживал котика, сидящего у него на коленях. Прищурился Ильич, посмотрел на обоих внимательно и сказал:

— Первый раз, товарищи, вижу, чтобы ко мне трамвай домой приходил. Обычно трамваи не ходят, а, знаете ли, ездят! — и залился своим неповторимым смехом. — А тебя, Пётр, я хорошо помню. Что вас обоих привело ко мне? Для чего вы проделали такой путь от Ленинграда?

Пётр снял буденовку и ответил:

— Мы пришли сюда, чтобы спросить тебя о времени.

Ленин нахмурился и прикусил нижнюю губу. Промолчал.

— В Ленинграде настало время, Владимир Ильич, — нарушил тишину трамвай, — у людей появились часы. Они стали мерить свою жизнь минутами, секундами, днями и неделями. Без времени они больше не могут прожить. Метро заменило им трамваи, на руках они носят кожаные браслеты с циферблатами, чтобы постоянно смотреть на них и знать, какой именно отрезок жизни они сейчас проживают. И теперь не стало в Ленинграде ничего вечного, все получило свой срок, все измерено и оценено.

Нахмурился Ленин еще сильнее, опустил котика с колен на пол, встал с кресла и заходил кругами по комнате, недовольно потирая бородку.

— Плохо. Очень, очень, очень плохо! — заговорил он быстро и недовольно. — Очень плохо! Просто безобразие!

Перестал ходить кругами, снова сел в кресло и задумался.

Смородин резко поднял голову. Первым, что он услышал после пробуждения, было его собственное учащенное дыхание. Затем он почувствовал, как что-то холодное касается щеки: это была винтовка, которая висела на его плече.

Он сидел за столом в кабинете Фейха. За окном уже темнело: он проспал тут весь день.

«Надо дочитать», — подумал он и снова закрыл глаза, но заснуть не получалось.

Смородин нащупал настольную лампу и щелкнул выключателем: в комнате вспыхнул мягкий, приятный, грязновато-желтый свет.

От окна веяло холодом. Смородин поежился, снял с плеча винтовку и повернулся вправо, чтобы снять со стула шинель и укутаться в неё, но остановился и замер на месте.

Он увидел Грановского.

Грановский полулежал на полу, приткнувшись спиной к стене: правая рука была неестественно вывернута назад, а левая лежала на животе. Его голова беспомощно свешивалась вправо, глаза были открыты, а очки съехали на самый кончик носа. Из полуоткрытых губ стекала тонкая и аккуратная струйка крови, а на груди по клетчатой рубашке неторопливо расползалось огромное багровое пятно. Лицо было настолько бледным, что даже неопрятная седая щетина, обычно незаметная, выделялась на фоне его кожи.

Петр вскочил со стула и кинулся к Грановскому.

На полу под ним растеклась кровавая лужа: пятна крови были на стене и даже на подоконнике.

С нечеловеческой силой, до крови, сжав зубы, Смородин ущипнул себя ногтями за руку. Ничего не произошло.

Торопливые мысли толпились в его голове, с шумом и свистом проскакивали мимо, появлялись и исчезали, а затем сгрудились в кучу и выстроились в одно-единственное предложение: «Я убил человека».

Смородин сел на полу и услышал, как стучат его зубы.

Он вспомнил, как впервые в жизни увидел мертвеца — жарким июльским днем в поезде Санкт-Петербург — Москва.

Ему было семнадцать лет. Это был первый раз, когда он путешествовал на поезде один, без родителей.

В третьем купе кто-то умер.

Тихо, во сне. Умер еще утром, но обнаружили его днем.

Дверь в купе постоянно открывалась и закрывалась. Бегали суетливые проводницы, плакала толстая впечатлительная женщина из соседнего купе. Люди в вагоне переглядывались и вздыхали. Попутчик Петра, усатый мужчина сорока лет с поседевшими висками, вытер пот со лба и сказал: «Видишь, как оно бывает». Да, кивнул Петр.

Он увидел мертвеца, когда проходил мимо открытой двери купе. Голова его безжизненно покачивалась из стороны в сторону под стук колес. На полу растеклось пятно — проводница, обнаружив его, разбила стакан со сладким чаем.

На ближайшей станции мертвого сняли с поезда.

А Петр до сих пор помнил, что в тот самый момент, когда весь вагон узнал о покойнике, в поезде сладко запахло сахарной ватой.

С тех пор смерть всегда пахла для него сахарной ватой.

Вот и сейчас, сидя на полу возле трупа Грановского, он вспомнил этот запах.

Только сейчас он заметил, что курит сигарету и стряхивает пепел прямо в лужу крови, которая растекалась рядом с его сапогом.

Надо было срочно что-то придумать.

Сдаться в полицию? Признают невменяемым и отправят в больницу. Это лучший вариант. А если не признают?

Не могут не признать. Ты же псих, сказал он себе.

Нет.

Надо уезжать. В какую-нибудь глушь. В сибирскую деревню. В монастырь. Или вообще бежать из страны. Например, во Францию. Записаться в иностранный легион. Или нет, во Францию не надо, там найдут. На Кавказ? Нет. Лучше сразу на Ближний Восток. Там постоянно идут войны. Воевать на любой стороне. Записаться повстанцем или защищать власть какого-нибудь диктатора — без разницы. Земной шар большой.

Да, так и надо сделать. Собрать последние деньги, купить билет на ближайший поезд — куда угодно, нет никакой разницы — а оттуда на Ближний Восток. Убьют — и черт с ним. Так и искать будет сложнее. Если вообще будут искать. Ха, конечно, будут. Ты же убийца, Смородин. Ты сумасшедший убийца. Ты опасен.