Здесь, на краю земли - [2]

Сзади послышалась легкая возня, кто-то из солдат вполголоса сказал: «ну, ты!», а этот опять повторил свое «да нет же». Солдаты протопали к выходу, и через некоторое время в коридоре бродяга резко и жалобно вскрикнул. Прыгнув к двери, я рывком распахнул ее, рявкнул в коридор: «Пальцем не трогать!» и вернулся к окну.

Время подумать… Кому оно действительно требовалось, так это мне.

Убеленная снегом равнина действительно походила на чистый лист. Сиротливо чернела вдали деревня и щетинился лес у горизонта. Из-за леса медленно ползли тяжелые облака, полные мокрого снега, дождя со снегом и просто дождя — всего, чем природа в изобилии одаривает Даугтер в конце зимы.

Вот и добрались до меня. Даже все равно, кто именно из братьев. Добрались. Хотя, почему же все равно? Они очень разные, мои драгоценные братья, и цели у них всегда были разные. Это только против меня они объединились тогда, первый и, скорее всего, последний раз в жизни.

До сих пор тошно вспоминать сражение у Нэдльского леса. Какой выпал редкостный случай покончить сразу с обоими. Изумительно хороша была позиция. Если бы только Рыжий не предал меня… О его дурной привычке переходить на сторону противника в самый разгар боя поговаривали давно. Однако, я решил, что выбора нет. Неизвестно, на что я надеялся, размещая его полк в засаде для решающего удара. Сейчас только одно объяснение нахожу — молод был и глуп безмерно. Я дешево отделался — ранен был легко, сумел вовремя скрыться, и король Йорум клятвенно обещал помочь. Однако, по прибытии к королю выяснилось, что ни одного солдата он мне не даст, а даст весьма обширный участок земли на северо-западной окраине королевства, где я смогу жить в свое удовольствие вдали от злобных братьев и рыжих предателей. Взамен благодетель ничего не требовал. Я должен был только жить там безвыездно и, по туманному выражению короля, «придерживать эти земли», потому что у него самого до них «руки не доходят». Короче говоря, требовался сторож для крепости, которую какой-то ретивый не по уму предок короля Йорума воткнул среди болот на самом краю обжитых земель. Оскорбленный, я отказался наотрез. Тогда король, болезненно улыбаясь, прошелестел, что, наверное, не стоит из-за меня, неблагодарного, ссориться с Алмиром и Руном, нужно им меня немедленно выдать и обрести тем самым надежных союзников, пусть мелких.

Нечего и говорить, что на рассвете следующего дня я скакал в Даугтер во весь опор. Со мной ехал королевский Посланник и четверо мрачных воинов в черных плащах — не то его свита, не то мой конвой. Моим в этой компании был только Фиделин — горбатый старый дурень, он всегда состоял при мне, сколько я себя помню.

Мчались мы лихо, равнина так и летела под копытами, и я думал, что бежать из Даугтера будет нетрудно, погоня собьется со следа на необъятных этих просторах. Главное, не заблудиться самому, поскорее выбраться из королевства, а там рукой подать до владений Германа Гарга, последн его моего друга и последней надежды. Эти мысли радовали меня весь день, но с наступлением сумерек они куда-то подевались, и пришла легкая тревога. Чем больше темнело вокруг, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Я всегда любил Равнины, и всегда было мне там спокойно и вольно. Но в те несколько дней и ночей по дороге в Даугтер что-то со мною случилось.

Всю первую ночь я просидел у костра, не смея оглянуться в темноту — мне казалось, что там, за зыбким кругом света ничего нет. Пустота. Безмолвная, всепожирающая, терпеливо ждущая пустота. Я боялся встретиться с нею глазами. Я боялся пошевелиться, чтобы не выдать ей своего присутствия. Как благодарен я был суровым моим провожатым за то, что караулили меня, сменяясь каждые два часа, сонно таращились в огонь и не оставляли меня один на один с ночью.

На рассвете стало еще хуже. Равнина медленно проступала из мрака, но это была совсем не та равнина. Слишком безжалостным был утренний свет, слишком огромным пространство. Я был открыт со всех сторон, и со всех сторон уязвим — крошечный и совершенно беззащитный перед лицом несметных врагов, бывших, настоящих и будущих.

Я корчился под плащом, сжимаясь в плотный комок, и внутри у меня что-то корчилось, съеживалось и умирало. Хотелось стать как можно незаметнее, а еще лучше — исчезнуть совсем, чтобы ничего не осталось. Рядом метался Фиделин, крича: «Гады! Дерьмо! Чем опоили господина, сволочи?»

К Даугтеру подъезжали шагом. Лил дождь. Я лежал на мокрой гриве коня, стиснув зубы, чтобы не взвыть. Мои провожатые многозначительно переглядывались. Фиделин причитал.

Стены, думал я, единственное мое спасение сейчас, добротные каменные стены. Комната, где можно запереться, и чтобы никаких окон. Разве что с видом на внутренний двор. В этих местах начинались непроходимые топи, тянувшиеся до самого горизонта и, как говорят, до самого побережья. Крепость стояла на пригорке, широким мысом вдававшемся в болото. Сквозь дождь я разглядел две темные приземистые башни со щербатыми бойницами, потрескавшуюся стену и заплесневелые щелястые ворота.

В крепости имелся гарнизон — десятка два необученных, обалдевших от безделья деревенских парней, а также пожилой алкоголик-комендант, ссыльный граф, в прошлом, очевидно, изрядный вольнодумец. Посланник сунул ему под нос какую-то бумагу с королевской печатью, и на другое утро увез его с собой.