Здесь мой дом - [2]

— Пропс стоит больших денег! — прокричал однажды босс шахтерам, собравшимся на тесном подворье. — Наша фирма несет большие убытки, но я, лично заботящийся о вас и днем и ночью, сейчас хочу сказать другое. Итальянцы и шведы молчат, а вот среди вас, финнов, завелась паршивая овца. Кто вас собрал сюда, кто уговорил вас не спускаться в шахту? Кто мутит воду, кому захотелось профсоюзов? Запомните — бунтарей мы вышвырнем вон! Америке нужны добропорядочные работники!

И все же, невзирая на угрозы, Вилхо вступил в профсоюз, стал его активистом и вскоре… очутился за воротами. Десять лет отдано шахте, десять лет каторжного труда, и вот — благодарность. Более того, Вилхо Туоми был занесен в черный список, поэтому и на других шахтах ему места не нашлось.

В 1909 году с молодой женой и трехлетним сыном Эйно приехал Вилхо в Канаду, в провинцию Альберта. Устроился на угольную шахту, но работа была сезонной, лишь зимой — летом пришлось наниматься к фермеру.

Помнит ли Эйно Америку? Какие-то отдельные застывшие кадры, как старые мятые фотографии. Лицо отца пугающе красное, ржавое. Позже Эйно узнал — это была железистая пыль. Городок, где они жили, назывался Айронвуд. «На земле лес, под лесом железо», — горько шутили шахтеры. Лес нещадно вырубали для шахт на пропс, весной смерч вертел над пустырями столбы оранжевой пыли.

Запомнилась сгорбленная мать, стирающая белье. Пена ползла из корыта. Эйно ловил ее руками, а пузыри лопались. Но не беда: завтра повторялось все то же — мать стирала чужое исподнее, простыни. Брала огромные узлы за горсть медяков у местных конторщиков.

…Провинция Альберта просыпалась от вековой спячки. Быстро росли шахты, гудели лесопилки.

За умеренную плату можно было купить небольшой участок целины. Вилхо надумал осесть в хуторе недалеко от города Эдмонтона. Два года вырубал кусты, корчевал пни, жег мелколесье, но земля была бедной — урожая еле хватало на прокорм семьи, а уж о том, чтобы продать что-то от трудов своих, не было и речи.

Эйно подрастал, нянчил младших брата и сестренку, летом помогал отцу в поле. Научился запрягать лошадь, вечерами пас ее вдалеке от дома, почти рядом с синими таинственными Скалистыми горами.

Осенью мать впервые отвела Эйно в сельскую школу. Преподавание велось на английском языке, чужом, трудном. Был у него дружок Паули, тоже из бедной финской семьи. В классе только они двое финны, а разговаривать по-фински в школе запрещалось строго-настрого. Но они на переменках забирались в темные углы и шептались. Однажды учительница нашла мальчиков и долго стыдила их перед всем классом. Все переменки она продержала их за партой и, оставив после уроков, заставила написать в тетрадке на английском языке сто раз: «В школе я никогда не буду говорить по-фински». Это был первый урок, преподанный Эйно неласковой мачехой Канадой.

Летом во время каникул сверстники, смастерив деревянные мечи и украсившись разноцветными петушиными перьями, играли в индейцев, а грустный Эйно нанимался на работу к фермерам. Только для того, чтобы купить книги, пенал, карандаши, тетрадки, ему приходилось трудиться больше двух месяцев.

Отец Эйно все не унимался, искал справедливости. Вилхо Туоми участвовал в марксистском кружке, читал марксистскую литературу, распространял газету «Тюёмиэс» («Рабочий»), выходившую на финском языке в США. Вскоре стал одним из организаторов местной ячейки социалистической партии, в которую вошли жившие здесь финны.

Однажды отец взял Эйно на летний праздник социалистов. Все было торжественно и красиво. Ораторы, широко размахивая крепкими натруженными руками, произносили громко речи, провозглашали лозунги, значения которых Эйно еще не понимал.

— Учиться тебе, сынок, надо нашей грамоте, — говорил весело отец.

Зимой отец привез с рудника газету левых сил «Вапаус» («Свобода»), издававшуюся для канадских финнов. Вечерами они сидели подолгу голова к голове, отец и сын, рассуждали, мечтали. В их доме все чаще и чаще собирались шахтеры, батраки. Вот тогда Эйно и услышал впервые имя — Ленин.

В выходные дни финны строили себе клуб. Внесли деньги, кто сколько мог, напилили леса, стали ладить сруб. Эмигранты-украинцы уже возводили второй этаж своего клуба. Их было здесь больше, чем финнов, и они с гордостью поглядывали на соседей, кивая на свой дворец.

Открытие клуба стало праздником для всего поселка. С тех пор по воскресеньям тут всегда был народ — разучивали песни, молодые хозяйки учились у старших кулинарному ремеслу, вышиванию, вязанию.

…Как-то субботним вечером в домик Туоми пришел высокий худой человек в потертом военного покроя полушубке. Отрекомендовался соседом (у сестры здесь, мол, недалеко домик, строится еще она), попросился в баню после долгой дороги. Незнакомец парился долго, потом зашел в дом, довольный, повеселевший. Не стал отказываться от угощения, сел сразу за стол, выпил один стаканчик, другой. Хвалил пирожки, испеченные матерью Эйно, пил неторопливо, смакуя, кофе.

— Как там в Финляндии, друг?— спросил отец, когда гость закурил трубку. Мать и Эйно глядели не отрываясь на незнакомца.

— Ну то, что гражданская война у нас закончилась, ты, конечно, знаешь, — сказал, приосанившись, сосед, сразу переходя на дружескую ноту.