Здесь могут водиться люди - [14]

Картотека

(маленькая повесть)

Много болтать об этом я не намерен. Старик Грандиозов у меня за стенкой не жил. У меня за стеной проживал бывший капитан авиации, ужасный пьяница, который часто кричал по ночам во сне: — На гауптвахту захотелось? Пять суток! Десять!.. Мало тебе? Пятнадцать суток!!!.. Сам он утверждал, что раньше работал простым ювелиром. Ну да ладно, не о нем речь… А вот Гошу я отлично знаю. Он действительно обладает вислыми усами и в самом деле неизвестно кем работает. Но парень неплохой, хоть и дурак. Гоша-то мне и рассказал об этом неприятном случае.

Глава 1 Старик Грандиозов

В углу шевелились бюрократы. Грандиозов покосился на них неодобрительно и вышел на кухню пообщаться с народом. Речь его была кратка и сильна.

— Товарищи! — произнес он с порога. — Братья и сестры! Время настало и час пробил. Посмотрите вокруг себя! Прах, который мы отряхали семьдесят лет, все еще липнет к нашим ногам. И если не мы, то кто же сделает это за нас? Поэтому прочь сомненья, устремимся вперед, братья, — вперед, к нашей великой и славной победе!

Бурные аплодисменты были ему ответом. Взмахом руки Грандиозов перевел их в овацию, подержал минут пять, а затем в единый миг свел на нет. И снова тишина воцарилась и кухне.

— Ставлю на голосование, — продолжал Грандиозов. — Кто против? — Ни звука. — Кто воздержался?.. — Молчание. Гранднозов тяжело обвел помещение глазами, повторил вопрос: — Кто воздержался?

И вновь молчание взрывается аплодисментами, переходящими сперва в простую овацию, затем в бурную, а потом и в общее всенародное ликование с возгласами и здравицами. Грандиозов подождал и щелкнул выключателем. Известковая лампочка брызнула светом и высветила привычное убожество: плиту со вздувшейся конфоркой, ржавое чайное пятно посреди фанерного стола и облупленный, больничного цвета табурет.

Былые соседи частью померли, частью разъехались по «хрущевкам». Давно уже перебрался старик в отдельную квартирку, но привычки оставил коммунальные. Охраняли покой Грандиозова двойные шторы и узкие прочные решеточки в виде заходящего солнца — в нижнем углу полукруг, из него выходят лучики с перекрестьями (первый этаж, надо вдвойне беречься).

Из мусоропровода торчала рукоятка ловушки. Грандиозов осмотрел добычу и возликовал его дух. Блажен будь, выпускающий на макулатуру всякую дрянь, великую радость доставляешь ты старику! Не сдает газеты народ, прошел бум, канул в вечность — и приходят они прямо в руки Грандиозову, знающему в них толк. Запел старик. Достал бережно из ловушки и «Правду», и «Совсибирь», и «Труд», все вытащил до обрывочка. Стряхнул мусор (к запаху он притерпелся, понимая, что дело требует жертв), бегом унес в комнату, где дожидались своего часа бюрократы.

Стар, ах, как стар был Грандиозов. Когда-то светилась лысина посреди венчика жалких волосяных остатков, а потом и тех не стало. Сошли волосы тихо на нет, ровная бледность воссияла, и наделась на Грандиозова костяная шапочка-шлем. Кое-кто, поглядев, остался бы недоволен: прилично ли носить старику такую шапочку? Но не было у Грандиозова детей, и жен не было, — а значит некому и глядеть, недовольствоваться. Потому что, повторяю, жил он одиноко, замкнуто и лишь иногда общался на кухне с народом.

Одна радость питала соками жидкое сердце старика Грандиозова — его картотека. Картотека! Тебе все убранство души!.. Все для тебя — и кожаный несессер с набором ножниц, и пустота, и смрад в доме, и тяжкие сны, когда приходит, грозясь, Полюгаров, — копается в ящиках, изымает лучшие, заветные разделы, ухмыляется в короткие усы «а-ля вождь»… Но спокойно, спокойно, дело требует к себе… Эти минуты до боли сердечной любил Грандиозов.

Одно только доставание ножниц составляло целый ритуал. Сначала нужно было выбрать — какие. Тут промахнуться нельзя, и не раз кряхтел, бывало, старик, шевелил бровями, бродил вокруг стола, прикидывая так и эдак, не решаясь, страшась ошибиться и испортить ритуальное, возлюбленное действо. Тонкости рвали душу сомнениями. Крупные блоки — с жирными рубриками, шапками и комментариями от редакция — Грандиозов вырезал мощным садовым секатором, затачивание которого неизменно пробивало адскую брешь в бюджете.

…Еще за месяц становилось невмоготу. Тоскливо озирался старик, всем телом ощущая, как вынимают деньги, рвут без сдачи, уносят без возврата. Но некуда было деваться. Секатор жевал бумагу, лохматил края, а точить дома кустарно — такое не дозволялось. Твердые принципы гнали Грандиозова на лестницу, откуда доносилось протяжное: — Ножи-но-о-о-жницы точи-и-и-ить! Молча (говорить не хотелось, да и о чем прикажете говорить в преддверии бреши?) стоял он перед точильщиком, рассматривал сноп искр, то ослабевающий — и тогда звезды падали вниз вялой дугой, — то набирающий силу, звенящий огнем, колючий.

…Сто, и двести, и тысячу лет назад стоял вот так же в парадном маленький Грандиозов перед точильщиком, громадным мужиком в кожаном фартуке и кованых сапогах. Томительно летели искры, и понимал маленький Грандиозов, что это император точильщиков, властвующий над живым огнем. Догадывался, чуял маленький заячьим своим сердчишком, как плотными рядами лежат искры в бешено крутящемся диске, а неумолимое лезвие высекает их на смертный полет… Изгоняет с темного лежбища на сжигающий свет, чтоб вспыхнули они и погасли, умерли разом на кожаном фартуке, на ледяном полу парадного, на каменных сапогах императора точильщиков…