Здесь и сейчас - [5]

— Я как-то никогда не думала в этой плоскости, — призналась я. — У Оли в школе учатся две русских девочки, но они из очень богатой семьи. Я видела в школе их маму, она носит натуральный мех до пола и бриллианты.

— А я помню, как двадцать лет назад мог спокойно оставить велосипед у магазина и, вернувшись, найти его в целости и сохранности. Теперь же все приковывают велосипеды замками, потому что воруют. Ты воруешь велосипеды? И я не ворую. Воруют русские и турки, понаехавшие в нашу страну. Носят бриллианты и воруют. Мне рассказывал профессор Шольц, который работал в России, что они воруют туалетную бумагу в сортире. Туалетная бумага есть в любом магазине, даже в России, но они кладут рулон в карман и с ним выходят из кабинки. Скажи, об этом написано в книге твоего Вилли Полякоффа?

Гюнтер с тоской взглянул на пачку сигарет. Тема задела за живое, и ему очень хотелось курить. Но он щадил по мере возможности мои легкие.

— Не знаю, я пока не читала. Меня мало волнует проблема России, собственных проблем довольно. А знаешь, я заметила, что мама тех девочек никогда не улыбается. Я думала, это от того, что у нее плохие зубы, я где-то слышала, что у русских плохо развита стоматология.

— У них все плохо развито, кроме мафии и проституции. Если женщина среди бела дня ходит в мехах и бриллиантах, то она или проститутка, или жена мафиози.

Профессору надоел наш диспут, он сладко потянулся на диване, выгнул спину, и даже сквозь табачную пелену было видно, как полетели по кабинету клочья шерсти. Профессор издал омерзительный вопль. Я брезгливо поморщилась, а Гюнтер вскочил и бросился к шкафу, приговаривая:

— Сейчас, мой дружок, сейчас папа тебя покормит.

Профессор спрыгнул с дивана и прошмыгнул в угол за тумбочкой, где Гюнтер держал лоток для кошачьего дерьма. Прежде чем кормиться, кошак решил справить нужду. Я почувствовала, что меня сейчас вырвет.

— Ладно, Гюнтер, я пойду, — подвела я итог беседе, решительно направляясь к дверям.

— Ты стала очень рассеянной, Таня, — послышалось вслед откуда-то снизу. — Что с тобой происходит?

Я обернулась и не сразу нашла Гюнтера взглядом. Где-то внизу, присев над миской, он насыпал кошачий корм. Я в нерешительности помедлила. Гюнтер мне не чужой, и следовало бы рассказать ему о моих проблемах, но это долгий разговор, а оставаться дольше в кабинете не было сил, тем более что Профессор уже погадил и фанатично зарывал в лотке какашки.

— Приходите к нам завтра вечером с Оливером, Вейла будет делать грюнколь. — От мрачного шефа не осталось и следа, сейчас это был просто папин друг.

Я с готовностью улыбнулась, хоть и не люблю тушеную капусту.

— Спасибо, Гюнтер, мы придем.

— И проверь еще раз заказ, если ты, конечно, не поставила себе целью разорить мой магазин.

Возвращаясь на рабочее место, я первым делом зашла в туалет и вымыла с мылом руки, распахнула настежь окно и полной грудью вдохнула свежий воздух. Сегодня ветер дул со стороны рыбного порта, тонко тянуло водорослями и рыбой. Раньше, когда я приезжала сюда к маме с папой, рыбный дух казался мне навязчивым, и я закрывала окна, только чтобы его не чувствовать. Теперь я его люблю, и мне словно чего-то не хватает, когда ветер долго дует с юго-востока, а не с воды.

— Фу, Таня, — встретила мое появление Эрика, — ты провоняла табачищем, словно матрос. Что Гюнтер, рвал и метал?

Я пожала плечами: что толку пересказывать Эрике содержание нашей дискуссии, тем более что к работе она не имела прямого отношения. Я просто, по совету Гюнтера, вошла в заказы и проверила содержание последнего.

О, мой Бог! Напротив книги «Хотят ли русские войны» стояла цифра двести экземпляров. Не двадцать, а двести. И самое неприятное, заказ был уже отправлен на базу. Теперь понятно, отчего Гюнтер так завелся, что я пытаюсь его разорить и превратить магазин в оплот коммунизма. Даже самый смелый маркетинговый ход не позволил бы мне сбыть в маленьком городке такую чертову уйму узкоспецифических книг.

Остаток дня я потратила на то, чтобы утрясти проблему с дурацким заказом и отказаться от лишних экземпляров. Это было непросто, ведь заказ был уже отгружен, но мне удалось. Параллельно я не переставала думать над словами Гюнтера о стране, в которой никогда не была. Что ж, возможно, он и прав. Но мне-то с этого что?

Вечером мы с Гюнтером, наевшись тушенной со свининой капусты, сидели во дворе на качелях и пили пиво. Вейла убирала со стола, Оливер даже в гостях засел за компьютер — Вейла не такая ретроградка, как муж, и с компьютером дружит, — а мы с Гюнтером спорили. Мы всегда спорим, когда выпьем пива. И когда не выпьем, спорим тоже. Я сажусь на своего любимого конька, а Гюнтер на своего. Может быть, так каждый из нас рождает для себя истину. А может быть, так Гюнтер помогает рождать истину мне, для себя он за долгую жизнь родил все, что мог. Они с Вейлой искренне относятся ко мне, как к собственной дочери. Их дети разлетелись из гнезда давным-давно, дочка с мужем работает в Аргентине, сын с семьей живет в Кельне.

— Гюнтер, эпоха книг, как это ни печально, подходит к концу, — гнула я свою линию, размахивая перед носом початой бутылкой пива. — Еще немного, и их полностью вытеснит Интернет.