Здесь говорят по-русски - [3]

С этого момента для нас началась новая жизнь. Теперь я был не просто Мартын Мартыныч, а главный начальник тюрьмы Мартын Мартыныч. Поначалу сожитель был так ошеломлён случившимся, что поведение его было подавленным. Вскоре, однако, он вернулся в нормальное своё состояние, и когда мы приносили ему обед, обрушивал на нас ураган грязной брани. Я не могу повторить его ругательств, достаточно сказать, что он помещал мою покойную матушку в весьма курьёзные ситуации. Было решено полностью довести до него характер его нынешнего юридического статуса. Я объяснил ему, что он останется узником до конца своих дней; что если я умру первым, то передам его Пете, подобно наследству; что мой сын, в свою очередь передаст его моему будущему внуку и т. д., сделав его своеобразной семейной традицией. Фамильной драгоценностью. Мимоходом я упомянул, что даже в маловероятном случае необходимости нашего переезда на другую берлинскую квартиру, он будет связан, уложен в специальный сундук и проделает весь путь с нами наподобие пирога. Я объяснил ему, что только в одном случае ему будет дарована амнистия. А именно, это произойдёт в день, когда лопнет мыльный пузырь большевизма. Напоследок я пообещал, что кормить его будут лучше, чем в моё время, когда я сидел в ЧК, - и что, в качестве особой привилегии, он будет получать книги, И действительно, с этого дня я не думаю, чтобы он хоть раз пожаловался на еду. Правда, поначалу Петя предложил кормить его сушеной плотвой, но найти эту советскую рыбу в Берлине было невозможно. Мы обязались давать ему буржуазную пищу. Точно в восемь, каждое утро, Петя и я входили и ставили на его ванну миску горячего супа с мясом и клали кусок серого хлеба. Одновременно мы выносили его камерный горшок, изощрённый прибор, приобретённый специально для него.

В три он принимал стакан чаю, в семь - немного большую порцию супа. Этот режим питания был моделью того, который использовался в лучших европейских тюрьмах.

С книгами проблем было больше. В начале, мы держали семейный совет и остановились на трех названиях: “Князь Серебряный”, Басни Крылова и “Вокруг света за восемьдесят дней”. Он заявил, что не станет читать эти “Белогвардейские брошюры”, но мы оставили ему книги, и имеем все основания полагать, что он прочитал их с удовольствием.

Его настроение было изменчиво. Он стал тихим. Очевидно, что-то замышлял. Наверно он надеялся, что полиция начнёт искать его. Мы проверили все газеты, но там не было ни слова об исчезновении агента ЧК. Более вероятно другие “представители” решили, что он просто предатель и предпочли прикрыть это дело. К этому периоду задумчивости относится его попытка удрать, или, по меньшей мере, переправить на волю весть о себе. Он бродил по камере, возможно, дотянулся до окна, попытался заглянуть в щель между досками, принялся колотить по ним, но мы пригрозили ему и стук прекратился. А однажды, когда Петя вошел к нему один, мужчина ударил его. Петя схватил его в нежные медвежьи объятия и посадил назад в ванну. После этого происшествия он изменился, стал очень добродушным, даже шутил при случае и, наконец, попытался подкупить нас. Он предлагал нам невероятные суммы, обещая добыть их через кого-то. Когда это также не помогло, он принялся хныкать, затем вновь ругаться, ещё хуже, чем прежде. Сейчас он пребывает в стадии притворной покорности, которая, боюсь, не предвещает ничего хорошего.

Мы выводили его на ежедневную прогулку по коридору и дважды в неделю проветривали у открытого окна, естественно, мы соблюдали все необходимые меры предосторожности предохраняющие от его крика. В субботу он принимал ванну. Сами мы мылись на кухне. В воскресенье я читал ему короткие лекции и позволял выкурить три папиросы - в моём присутствии конечно. Что это были за лекции? О разного рода вещах. Пушкин, например, или древняя Греция. Только одна тема исключалась - политика. Он был совершенно испорчен политикой. Всё было так, как если бы подобных вещей просто не существовало на поверхности земли. И вы знаете? С того времени как я стал удерживать этого советского агента в заточении, с этого времени я служу Отечеству, я стал просто другим человеком. Весёлым и счастливым. И торговля оживилась, так что содержать его так же не было большой проблемой. Он стоил мне двадцать марок в месяц или около того, учитывая и плату за электричество: у него там совершенно темно, поэтому с 8 утра до 8 вечера горит одна слабая лампочка.

Вы спросите, из какой он среды? Ну, как я понял ... Ему двадцать четыре года, он крестьянин, к сожалению он остановился на уровне сельской школы, он был, что называется “честный Коммунист” и изучал только политическую литературу, которая в наших книгах представлена как попытка делать дебилов из крепкоголовых - это и всё, что я знаю. Да, если хотите, я покажу его вам, только помните, это секрёт.

Мартын вышел в коридор. Петя и я последовали за ним. Пожилой человек в удобном домашнем жакете, он и впрямь смотрелся как тюремный надзиратель. Пока шел, он достал ключ, и было что-то профессиональное в том, как он вставил его в замок. Замок дважды скрипнул, и Мартын быстро открыл дверь. Далёкая от представлявшейся прежде слабо освещённой норой, это была роскошная, просторная ванная, того типа, который каждый может найти в удобном немецком жилище. Электрический свет, сияющий достаточно приятно для глаз, горел за весёлым, декоративным абажуром, на стене с левой стороны блестело зеркало. На ночном столике рядом с ванной лежали книги, очищенный апельсин на глянцевитой тарелке и нетронутая бутылка пива. В белой ванне, на матрасе, покрытом чистой простыней, с большой подушкой под головой лежал упитанный светлоглазый парень с длинной бородой в купальной пижаме (досталась мне от хозяина) и в тёплых мягких шлёпанцах. “Ну, что вы скажете?” Спросил меня Мартын. Я нашёл эту сцену комичной и не знал что ответить. Здесь было окно. Мартын показал пальцем. Окно было совершенно заколочено досками.