Зазвездный зов - [8]

Шрифт
Интервал

У пирамид, у их подножий
Песчаный стелется ковер.
И сфинкс века и тайны множит,
И луч подземный ход провел.
Невесть чего ученый ищет
На берегу пустыни той.
Плитой тяжелой над кладбищем
Зенит лазурно-золотой.
И мне б хотелось, чтоб до бронзы
Мою он кожу искусал,
Самум чтоб молниею борзой
Обнюхал туч уж близкий сад.
Чтобы в бушующем саду там
Бродила ты со мной одна,
Чтоб я собой тебя закутал
И выпил всю тебя до дна.

77

Сверкает тихий и великий,
В луну влюбленный океан.
Поют его ночные блики
Легенды схороненных стран…
Они на дне, давно не слышат,
Испепеленные огнем.
И ветр подводный гнет их крышу
И волны голубые гнет.
И вспыхивает вновь зажженный
Тайфун и в руку – глубь, как флаг,
И волн он вспахивает склоны,
И пену скалит на валах.
Уж туч колчаны гром наполнил,
Уж колет небо пополам
И золотым прикладом молний –
По взбунтовавшимся валам…
Но в песне жив тайфун, и вечен
В затишьи вод его баян.
Не зря ночные блики мечет
В луну влюбленный океан.
И те скалы, где ночевала,
Где свет ее был так блудлив,
Он зацелует до отвала,
И дар со дна примчит прилив.

78

Горька на вкус людская туша,
Она последний плод земли.
Ее холодной надо кушать
И хорошенько посолить.
Бессмертен в мире мудрый Ирод.
Детей в утробах бьют и вне.
Лопатой солнца вечер вырыт,
И черви-звезды в глубине.
И блещет глиняная насыпь,
Зарей желтеет и зовет.
И говорят, что мир прекрасен,
Что лишь не понят жизни гнет.
И не одним лишь пальцем тычут,
Любовь прозрачная, в тебя.
Слюною плоти льют в добычу,
Бородки мяса теребя.
И вечных льдин очарованья
В морях страстей – одни и те ж.
И где-то там, в глухой нирване
Встает неслыханный мятеж.

79

Не гаснет в пустынном народе
Золотая души купина.
А с площади ночи не сходит
Проститутка столетий – луна.
Под сводом ни марша, ни лая.
Акробаты-миры так тихи.
Протянута сетка гнилая
Из божественно-млечной трухи.
А где-то вершинами скалит,
Мышцы гор наливает земля,
Чтоб с плеч заревых вакханалий
Гирю солнца свалить на поля.
Чтоб златом до крови зеленой
Размозжить их, до первой травы,
Чтоб просто, как вербы, как клены,
Засмеялись от солнца и вы.

80

О, смерть, о, вечный Рим вселенной,
Пути планет к тебе ведут.
Ты любишь воск, и воск отменный
Кует из тела знойный труд.
И песнь поет он, труд безумный.
Зовется жизнью песня та.
И за околицу, за гумна, –
У песни слава золота.
И в час зеленого рассвета
С петлей луны на эшафот,
Оставив мед в минувшем где-то,
К тебе, о, смерть, мой воск взойдет.

81

Под фонтаном журчащего солнца,
Что струями полудня сквозит,
На ковре замурудном пасется
Молчаливое стадо изид.
Их нагие тела загорели,
Загорел и под елью пастух.
Был и больше, и жарче свирели
Озириса цветок, что потух.
Но никто не узнает об этом,
Ни пастух, ни коровы его.
Лишь с быком, одиноким поэтом,
Тайну делит свою естество.

82

Пугает Пан голубоглазый,
Вечерние болотца, вас.
И небо в панике – не вазы,
А звездные осколки ваз.
И уголь месяца рогатый
Из пепла сумрака торчит.
Золотокожие закаты
Как хворост жгли свои мечи.
И страстной стали наготу жгли.
Вином просвечивал закал.
И в млечные ночные джунгли
Как тигр мой вечер ускакал.
И там в росе неопалимой
Блистающего тростника
Блуждает песней пилигрима
Моя безбожная рука.

83

Веселый соловей не молкнет.
Веселый гром в лесу ночном.
И в лунно-золотой ермолке
Мой старый сумрак за окном.
И ты, родная молодуха,
С любовью старою, как свет…
Уж полночь бьют созвездья глухо
В футляре млечном тысяч лет.
То духа трепетное тело
Крылами золотыми бьет.
А там уж снова зажелтело,
И новый день несет свой мед.
И в сотах песни пальцы вязнут,
Как ребра клавишей, лучи.
День тянет к новому соблазну
И в новую пучину мчит.

84

Таишься в утренней листве ты
Несмелой птичьей пестротой.
Зелено-синие рассветы
Ладонью гладишь золотой.
А там на площади небесной,
Там в синеве, наискосок,
Дорога тянется над бездной,
Тая вселенной млечный сок.
И там бесчисленные встречи
Молекул млечных вещества.
И солнце солнц фонтаны мечет
Не человеку в рукава.
А человека нет. Напрасно
Его в столетьях ищут, ждут…
Рассвет лишь пастью сладострастной
Кусает вязкую звезду.

85

Большою буквою любили
Тебя отметить, Тишина.
Не вечер был – огромный филин,
Единый круглый глаз – луна.
На ветке голубой сидел он.
А в дереве вселенной дрожь.
В листве созвездий поределой
Как маятник качался нож.
И кто-то буквою большою
Слова простые отмечал,
По телу пробегал душою,
Метался молнией меча.
А утро золотым прибоем
В обои, в плечи, в потолок…
И ночь, и день, – отдай обоим
Весь полный песен кошелек.

86

По-вашему, проснулись птицы
И оттого веселый звон.
И солнце старое струится,
И старый день опять зажжен.
А я стучу чернильным клювом,
По голубой коре стучу.
Подайте уши, говорю вам,
Я тку бумажную парчу.
У дня не смазаны колеса,
И в дышле распевает ось
О том, что не рассвет белесый,
Что небо жирное зажглось.
И вкусный запах по планетам,
И головы – цветы в чаду.
И весело безумно где-то
И гостью золотую ждут.
А солнце славно чешет бок свой
О кресло, о мое плечо…
И горя больше нет, лишь боксом
Живое всё увлечено.

87

Не лежит на месте камень,
Через край рассветный мед.
Страх холодными руками

Рекомендуем почитать
Молчаливый полет

В книге с максимально возможной на сегодняшний день полнотой представлено оригинальное поэтическое наследие Марка Ариевича Тарловского (1902–1952), одного из самых виртуозных русских поэтов XX века, ученика Э. Багрицкого и Г. Шенгели. Выпустив первый сборник стихотворений в 1928, за год до начала ужесточения литературной цензуры, Тарловский в 1930-е гг. вынужден был полностью переключиться на поэтический перевод, в основном с «языков народов СССР», в результате чего был практически забыт как оригинальный поэт.


Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".