Зазвездный зов - [20]

И в синюю душу стучится

Прохладным крылом ветерок.

И страсть завывает волчицей,

Блестит огоньками дорог.

И в старые, старые песни

Пиявки впились моих уст,

Что в мире нет часа прелестней,

Миров когда слышится хруст.

228

Ты первый двигатель бессменный,

Ты зерна времени в простор.

И в голубой груди вселенной

Поет и светит твой мотор.

И звездно щелкают затворы,

И луны кольцами висят.

Запамятовал раз который

Вхожу в твой синий-синий сад.

И никакого рубежа нет.

Не шар, не куб и не квадрат.

Твоих пропеллеров жужжаньем

Ночные листья говорят.

И в бездну песни ты толкаешь,

И уши в наковальни – ты.

Ты в бурях, тишина, такая ж,

Как в млечных зыбях высоты.

229

Из окон синих вновь нахлынул

Знакомой тишины поток,

И снова кинул на вершину,

И в бездну пенную увлек.

И золотой покой разрушил,

Как этот шутовской закат.

И вынул глаз живые души

И показал им синий ад.

И убежал, как сон от яви,

И в шуме спрятался дневном.

И над столом певца оставил

С висками, раненными сном.

230

Есть люди-раки, все назад,

Назад в слащавый мрак болотца.

А время им слепит глаза

И вдаль на всех парах несется.

Есть люди-камни, все стоят,

Лежат на зное и ни шагу.

А время ронит мед и яд

И вскачь бежит, кусая шпагу.

Есть люди-люди. Все ползут,

Плывут за веком на буксире,

Не любят буйную грозу,

А чают мир в подлунном мире.

Есть люди-птицы. Все вперед…

И сзади их в столетьях где-то

Плетется время, чуть ползет…

На людях тех летит планета.

231

Смерть, тишина, бунтовщица.

Черным вихрем анархии вей.

Я хочу, тишина, изловчиться

Двинуть рощу твою с кулаками ветвей.

Звезды, вечно шумящие там,

Я опутаю змейками строчек.

Метеоры я нищим раздам,

А с планетами буду еще покороче.

Закружу, запущу тишиной,

Шутов суд, как безумие, древний.

Голубою метелью ночной

Занесу города и деревни.

В черном планеты, в вуалях ночей

Зори тел их сквозят воспаленно.

Оттого, что их кровушка солнц горячей

И по жилам плясать научилась с пеленок.

232

Внимает шумам композитор,

Художник щиплет пестрый свет,

И ловит зодчий свод сердитый,

И речь базарную – поэт.

И в смуглый загорелый вечер –

Симфонию, Мадонну, храм…

И камни дикие словечек

Поэт на нитках строк собрал.

И на изгиб страницы пухлой

Колье он весит для тепла,

Чтоб жизнь жемчужин не потухла,

Чтоб вечность их не умерла.

233

У тишины дворцы и храмы

Из мрамора сквозного льда.

Два полюса молчат упрямо,

И там вода, как сталь, тверда.

Когда-то был иной там климат,

Жила иная тишина,

И наготой неопалимой

Тысячелетья жгла весна.

Повязкой бедренною тропик

Влюбленно близко облегал.

Бывало, мамонта торопит

На ложе в синие луга.

Еще была тогда живая

Звезды полярной голова.

Истому страсти навевая,

Ее улыбкой мрак кивал.

И отвечало ей живое.

И мертвое внимало ей.

Теперь в века неслышно воет

И шлет проклятья в мир теней.

Давно ее бокальчик выпит,

Блестит хрустальной пустотой…

Так смотрит где-то на Египет

Зрачок Изиды золотой.

234

В тесноте на площадке трамвая,

У прибоя зари среди вилл,

И на лекции мудрой зевая, –

Образ, только тебя я ловил.

Оттого, что лишь ты удобренье

Белозему в бумажных холмах,

Где перо, плуг и конь песнопенья,

Чует молний творения взмах.

Из Америки тракторы лезут.

Русь за бедра хватают и вглубь…

Не перо, – африканское нужно железо

Белым бедрам страниц, всем кричащим: голубь.

235

От разговора колоколен

Земля звенит тайгой.

Блажен, кто богомолен,

За то, что он слепой.

А я любитель острого.

Блаженство пресно мне.

Ищу я пряность острова

В неведомой стране.

Пора тайгу рубить морозную,

Пора на тьму пустить восток.

О ночь, о камни звездные

Точу я пилы строк.

Иные звоны во вселенной.

О кости тьмы лучи звенят.

А мачты радио, антенны

Планету мчат под флагом дня.

236

Полями, человечьим пухом

Влюбилась в золото земля.

За веком век закатом бухал

И в огненном плаще гулял.

Крыжовник глаз на пир вороний,

Как виноград, несли, смеясь…

Вот в крест впрягли, века хоронит

Во тьме грядущей света князь.

Один не знает, что хрусталь

Он сам и тихо, тихо светит.

Другой над спинами столетий

Копье закидывает вдаль.

Вот пляшут женщины… На блюдах

Подносят головы, цветы…

То губы золотые всюду,

Земли багряный рыцарь, – ты.

237

О, сколько их прошло доселе

По тайным камерам земли.

Мильоны Гамлетов, Офелий,

Мильоны Макбетов прошли.

То кровью, мясом человечьим

Земная вспенивалась зыбь.

Чудак-эфир увековечил

На коже ночи эту сыпь.

Горят и валятся кусками,

И кто-то в мире одинок,

И не лежит на месте камень,

И льется молнии клинок.

238

И туши зорь, и месяц карий,

И звезд голье, и гниль болот,

И многие иные твари –

На колбасу стихов идет.

Хвалить не буду и не скрою.

Глядите все, но бездной глаз.

Страница с лапчатой строфою,

Как снег и елка, напоказ.

Но мир, и близкий, и далекий,

Как вечности вечерний свет,

Сквозит за сумеречной пленкой

И бьется крыльями планет.

И молоком Изиды брызжет,

Путей миров сквозит фатой,

И в травах на рассвете рыжем

Росою светит золотой.

Глотайте же напиток звездный,

И зелье зорь, и хмель болот…

За то, что всё в тоске морозной

На колбасу стихов пошло.

239

Церквушек мертвенных грибы

У пней громад еще бледнеют.

А шелест города забыл

Святого рабства ахинею.