Зазнобы августейшего маньяка - [5]

— Если бы у меня была собака, и моя мать знала, что я люблю эту собаку, то она велела бы утопить ее, — сказал однажды Павел.

— Неудивительно поэтому, что он произвел в капитаны солдата, принесшего ему известие о серьезной болезни его августейшей матери и всякий раз повышал его в чине по мере того, как он извещал его, что болезнь ее усиливается, и произвел в генералы, когда услыхал, что императрица скончалась.

Этот монарх неверно понят.

Он по природе был добр, искренен и прям, но его мать из боязни, чтобы он не сверг ее с престола, окружила его людьми, думавшими, что убийством императора можно убить систему управления.

Припадки гнева и все крайности этого человека, живого, гордого, увлекавшегося всем, что благородно, прекрасно и справедливо, происходили от экзальтации, в которой виновна его мать. Я совсем приняла его сторону и с удовольствием узнала, что великий князь хочет поставить ему монумент на дворе дворца.

Я провела целый день в рассматривании бесчисленных прелестей дворца и жалею, что не вела правильную запись того, что видела.

Император. Сон. Характер Николая. Семейные сцены.

Я очень желала видеть царя. Мне посоветовали идти часу во втором в Летний сад, где его можно было видеть почти ежедневно.

Вскоре, идя к Летнему саду, я увидела великолепные парные сани с длиннобородым кучером. В санях сидел пожилой, но довольно еще красивый офицер в кавалергардской форме, который так пристально поглядывал на меня, что я невольно смутилась.

Сани остановились; два полицейских бережно приняли шинель офицера, и он вошел в сад. Я пошла навстречу, желая еще раз полюбоваться его большими прекрасными светло-голубыми глазами. Я догадывалась, что это царь, и шла быстро, раздумывая о том, что мне делать при встрече с ним, как вдруг он показался неподалеку от меня в своей белой фуражке с красным околышем. Я затрепетала, каясь в своем любопытстве, но все-таки могла бы его хорошо рассмотреть, если бы его большой черной собаке не вздумалось подбежать ко мне и начать приятельски меня обнюхивать.

Это отвлекло внимание государя от меня, и он отозвал собаку словами:

— «Милорд!», «Милорд!»

От этой встречи у меня осталось только смутное воспоминание о государе, а именно о несколько жестком выражении его глаз. Один старик, военный, которому я сообщила это впечатление, возразил, что взгляд (Николай I знал устрашающее действие своих «змеиных глаз», ценил действие взгляда и даже упражнялся в нем, беспрестанно пробуя на улице, во дворце, с своими детьми, министрами, вестовыми и фрейлинами, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи останавливать кровь в жилах (Герцен «Былое и думы»)) у государя сравнительно с его отцом Николаем I, мягкий; в нем нет той твердости. Отец его, бывало, одним взглядом смирял непокорных, и по этому поводу рассказывал, как однажды Николай словами: «на колени!» усмирил народ во время холерного бунта.

Вообще же государь мне показался прекрасным, стройным джентльменом, которого все должны любить и считать за честь иметь своею главою. Впоследствии, встретив его несколько раз в великолепной парадной форме, я почувствовала, что в нем есть нечто величественное, какая-то сила, свойственная людям, облеченным властью. Великий князь обожал его.

— Если со мной случится несчастье, — говорил он, — только он один и пожалеет меня.

— А ваш отец? — спросила я.

— Мой отец, — воскликнул великий князь, — у моего отца только две страсти: честолюбие и танцовщица Кора Парль (Кузнецова)), а у государя золотое сердце, и он любит своих.

— Милая моя, — прибавил он с грустью, — я человек отмеченный роком, рожденной под несчастной звездой.

И он рассказал мне странный сон, виденный им три ночи сряду в Афинах, где он находился тогда со своей матерью и сестрой Ольгой[4].

— Мне грезилось, что я был осужден на смерть за какой-то позорный поступок и приведен для казни в Николаевскую залу, всю обтянутую черным крепом. Моя семья в трауре; император бледен, как привидение. Меня повели к роковой площадке вдоль рядов солдат моего полка; я взошел на нее и увидел стволы направленных на меня ружей. Зрители рыдали; императрица, и моя мать на коленях умоляли пощадить меня. Но он сказал «не могу», взошел на площадку, три раза поцеловал меня и, обратившись к толпе, громогласно произнес: «как дядя, я его прощаю и люблю; как государь, я вынужден присудить его к расстрелу». После этого он удалился; мне завязали глаза, связали назад руки; раздалась команда — пли! И я, вздрогнув, проснулся весь в холодном поту…

Я начинала понимать характер великого князя; он был нервен, высокомерен и раздражителен до бешенства и в тоже время добрый, заботливый, любящий и покровительствующий всему, что близко касалось его — от меня до своей последней собаки. Он был скуп на малые расходы и безрасчетно щедр на большие.

Делая сцены из-за 5 рублей, он в то же время осыпал меня тысячами. Это было следствием его воспитания; получая до 20-летнего возраста всего 10 рублей в месяц, он вдруг вступил в обладание всем своим состоянием (200.000 рублей дохода), которое ему казалось неисчерпаемым.

Члены императорской фамилии не носят с собой денег; делая покупки, они оставляют в магазине записку, по которой расплачивается дворцовая контора, и поэтому они не знают счета деньгам; торгуясь из-за копейки и бросают тысячи. Великий князь был в молодости несчастен. Его воспитатели, по большей части, немцы, утомляли, мучили и даже били его, вследствие чего он ненавидел немцев; физический и моральный надзор за ним был хуже, чем за любым мелким дворянином из его подданных. Ему, например, дозволяли питаться, как угодно; любимой пищей его стал чай с хлебом; только после многих ссор и раздоров мне удалось заставить его изменить эту расслабляющую диету на нормальную.