Зажмурься покрепче - [40]

— Вы с ним уже встречались?

— Еще нет.

— Вот когда встретитесь, вы сразу поймете, что доктор Уитроу Перри попросту не мог ползать по лесу с винтовкой.

— А Флорес мог?

— Гектор способен на что угодно.

— Я помню ту сцену из «Списка Шиндлера». Комендант недолго находился под впечатлением от метафоры. У него не было терпения, чтобы проникаться «истинной властью», и вскоре он опять начал расстреливать евреев, которые вели себя не так, как ему хотелось.

Эштон в ответ промолчал, разглядывая лесистый холм за павильоном.

Все свои поступки Гурни просчитывал заранее, за одним-единственным исключением: когда нужно было сменить тональность разговора со свидетелем, он это делал, ориентируясь на чутье, на внутренний датчик уместности. Откинувшись на спинку стула, он произнес:

— Мэриан Элиот очень тепло о вас отзывается.

Невербальные реакции Эштона были довольно скудными, но Гурни показалось, что ему все же удалось его озадачить. Впрочем, он довольно быстро пришел в себя.

— Мэриан тепло отзывается обо всех, кто не пытается к ней подлизаться, — произнес он голосом психиатра, ставящего диагноз.

Гурни кивнул: это совпадало с его наблюдениями.

— Она также считает вас гением.

— Она преувеличивает.

Гурни попробовал зайти с новой стороны:

— А что о вас думала Кики Мюллер?

— Понятия не имею.

— Но ведь вы были ее психиатром?

— Совсем недолго.

— Год — это довольно долго.

— Год? Я консультировал ее пару месяцев или того меньше.

— И когда вы закончили терапию?

— Я обязан соблюдать конфиденциальность клиента. Честно говоря, я даже про два месяца не должен был упоминать.

— Ее супруг сказал, что она ходила к вам каждый вторник вплоть до дня, когда пропала.

Эштон упрямо нахмурился и покачал головой.

— Давайте я поставлю вопрос иначе, доктор. Не раскрывая подробностей терапии, не могли бы вы объяснить, почему она закончилась столь стремительно?

Он тягостно помолчал, затем ответил:

— Терапия была прервана по моей инициативе.

— Можете рассказать, почему?

Он закрыл глаза и помолчал еще пару секунд, а потом, будто на что-то решившись, произнес:

— Я прервал терапию, потому что, с моей точки зрения, терапия ее не интересовала. Она вообще приходила не ко мне.

— А к кому?

— Она обычно появлялась на полчаса раньше, а потом еще бродила по участку после сессии, якобы любуясь клумбами и прочей красотой. В действительности она постоянно стремилась повидать Гектора. Но сама отказывалась в этом признаваться, так что я счел ее поведение неискренним, и это делало терапию бессмысленной. Поэтому через шесть или семь сессий я все свернул. Вообще-то я рискую, сообщая вам такие подробности, но это может оказаться важным, раз она лгала насчет продолжительности терапии. Правда состоит в том, что она перестала быть моей клиенткой месяцев за девять до того, как пропала.

— Как вы думаете, она могла все это время втайне посещать Гектора, говоря супругу, что на самом деле проходит терапию?

Эштон сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

— Мне неприятно думать, что я мог не заметить настолько прямолинейного сценария. Но эта версия объясняет их одновременное исчезновение после…

— А этот самый Гектор, — резко перебил его Гурни, — за кого вы его принимали?

Эштон поморщился.

— Как профессиональный психиатр мог так ужасно ошибиться в человеке, которого наблюдал ежедневно в течение целых трех лет? Ответ печально прост: я был ослеплен своей одержимостью достичь цели, которая казалась мне единственно значимой.

— Что это была за цель?

— Выучить и воспитать Гектора Флореса, — сказал Эштон, скривившись так, словно почувствовал горечь во рту. — Эта удивительная метаморфоза превращения его из садовника в человека универсальных познаний должна была стать темой моей новой книги — о примате просвещения над наследственной и культурной предрасположенностью.

— А после этого, — произнес Гурни с большим сарказмом, чем рассчитывал, — вы собирались написать вторую книгу, которая бы оспаривала аргументацию первой?

Эштон медленно улыбнулся.

— Смотрю, Мэриан не пожалела подробностей.

— Да, и я как раз хотел одну из них у вас уточнить. Насчет Карла Мюллера. Вы в курсе, что он нездоров?

— Как врач я его не наблюдал, так что нет.

— А как сосед?

— Что именно вы хотите знать?

— Если простым языком, то мне интересно, до какой степени он не в себе.

Эштон снова улыбнулся.

— Насколько можно судить по слухам, он вообще не в контакте с реальностью. Во всяком случае, с реальностью половозрелого человека.

— Этот вывод основан на рассказах о его любви к игрушечным паровозикам?

— Есть важный вопрос, которым нужно задаваться всякий раз, когда сталкиваешься с неуместным поведением: «В каком возрасте такое поведение было бы уместным?»

— Не улавливаю вашу мысль.

— Поведение Карла уместно для мальчишки предпубертатного возраста. Следовательно, можно предположить, что он регрессировал в состояние психики, которое было ему присуще, когда он чувствовал себя счастливым и в безопасности. Я бы сказал, что это регресс конкретно в период, когда его не волновали ни женщины, ни секс и, следовательно, когда измены для него не существовало как понятия.

— То есть вы думаете, что он как-то узнал об измене жены с Флоресом, и это его травмировало?