Заживо погребенный - [11]

— А вы на фотокарточке похоже вышли! — заметила она, оглядывая его лицо, которое, надо признаться, заметно изменилось за последние полчаса. Вообще, лицо у него способно было принимать по сотне разных выражений за день. Теперешнее выражение было выражение тревоги — средней степени. Лучше всего вы себе представите это выражение, вообразив субъекта, запертого в железной камере и замечающего с тоской, что стены по углам раскалились докрасна.

— На фотокарточке? — вскрикнул он, потрясенный тем, что похож на фотографию Лика.

— Да, — твердо заверила она. — Я вас в миг узнала. По носу особенно.

— А она у вас с собой? — спросил он, мечтая поглядеть, на какой такой фотографии Лик обладает его, Прайама, носом.

Она вынула из сумочки фотографию — не Лика, Прайама Фарла. Ненаклеенный снимок с негатива, — проявлял с Ликом вместе, помнится, искал позу для картины — и очень, надо признаться, недурной вышел фотопортрет. Да, но зачем Лику понадобилось раздавать снимки своего хозяина незнакомым дамам, рекомендуемым через брачные агентства? Этого Прайам Фарл не постигал. Разве что из чистого нахальства, — бессмысленый и наглый розыгрыш.

Она смотрела на снимок с явным удовольствием.

— Ой, ну честно, ну правда, очень, очень хорошо вышли? — настаивала она.

— Ну, наверно, — согласился он. Он, кажется, двести фунтов отдал бы за смелость ей объяснить в немногих хорошо подобранных словах, что все это вместе взятое ужасная ошибка, страшная, глупая неосторожность. Но и за двести тысяч фунтов такой смелости ему было не купить.

— Ах, мне нравится, — сказала она пылко, пусть с лишним жаром, но как мило! И положила фотографию обратно в сумочку.

Потом она понизила голос.

— Вы мне еще не рассказали, были вы когда женаты, или нет. А я все жду.

Он залился краской. Его потрясла нескромность этого вопроса.

— Нет, — сказал он.

— И всегда так жили, вроде как один. Без дома. В разъездах. И некому было толком за вами приглядеть? — и была истинная печаль в ее голосе.

Он кивнул:

— Ну, как-то привыкаешь.

— Да-да, — она сказала, — я понимаю.

— И никакой ответственности, — прибавил он.

— Ну да. Это я тоже понимаю, — она помешкала, — Но все равно, мне вас так жалко… столько лет!..

Глаза ее увлажнились, и такой искренний был у нее голос, — Прайам Фарл вдруг понял, что странным образом тронут. Конечно, она говорила про Генри Лика, скромного слугу, а не про его прославленного хозяина. Но Прайам и не видел разницы между своим жребием и жребием Лика. Вдруг он понял, что нет тут особой разницы, и несмотря на многообразные совершенства своего слуги, он не был никогда присмотрен — по-настоящему. Из-за этого ее голоса, вдруг он пожалел себя так, как она его жалела; вдруг он понял, какое у нее доброе сердце, а есть ли что на свете дороже доброго сердца! Ах! Если б леди София Энтвистл так говорила с ним!..

Явился счет. Сумма была столь ничтожна, что Прайаму было даже совестно платить. Искорененье чаевых позволило владетелю зеркального дворца предлагать полный обед примерно за те же деньги, как наперсток чая и десять граммов кекса в заведении по соседству. К счастью, владетель, предвидя, очевидно, эти муки совести, изобрел особый способ уплаты — сквозь крошечную дырочку, так, чтобы получатель не видел ничего, кроме стыдливых рук. Что до магов в вечерних костюмах, те, очевидно, ни разу себя не запятнали прикосновением к наличности.

Очутившись на улице, Прайам соображал смущенно, что же теперь делать. Правила этикета миссис Чаллис, надо вам сказать, были решительно ему незнакомы.

— Э-э, не пойти ли нам в «Альгамбру», или еще куда-нибудь? — предложил он, смутно догадываясь, что именно так следует развлекать даму, удовольствием видеть которую ты обязан исключительно ее матримонималиальным планам.

— Очень даже мило с вашей стороны, — ответила она. — Но я так понимаю, что вы это только для вежливости предлагаете — будучи джентльменом. Не очень-то вам надо сегодня в мюзик-холл идти. Ну да, я сама сказала, что свободная сегодня, но я это не подумавши. Я без всякого намека. Нет, правда! Я, наверно, лучше домой сейчас пойду, а в другой раз, может…

— Я вас провожу, — сказал он быстро. Снова сгоряча и сдуру!

— Нет, вы вправду хотите? Вы можете? — в синеватом свете электричества, ночь обращавшем в бледный день, она покраснела. Да, покраснела, как девочка.

Она его повела по какой-то улочке, где оказалось что-то вроде вокзала, прежде неведомого Прайаму Фарлу, выложенного плиткой, как мясная лавка, и вылизанного, как Голландия. Под ее руководством он взял билеты до станции, о которой прежде не слыхивал, потом они прошли через турникет, тот лязгнул за ними, как запираемый сейф, а дальше идти было некуда, не было никакого выхода, кроме длинного темного туннеля. Рисованные руки, тычущие в таинственное слово «лифты», направляли вас по этому туннелю. «Просьба поторопиться», — раздалось из призрачного мрака. И миссис Чаллис побежала. Меж тем по туннелю, препятствуя всякому человеческому продвижению, задул ровный, невиданной силы пассат. Едва Прайам припустил бегом, пассат сдернул с него шляпу, и та бодро поплыла назад, в сторону улицы. Он бросился за ней, как двадцатилетний мальчишка, сумел поймать. Но когда он достиг конца туннеля, потрясенный взгляд его не увидел ничего, кроме огромной, туго набитой людьми клетки. Клетка звякнула и ушла с глаз долой, вниз под землю.