Завтра, послезавтра… - [30]

— Ох, а у меня-то целых восемь сестер! Значит, когда они замуж соберутся, за ними тоже присматривать придется?

— Само собой.

— Вот беда-то! Надо ж мне было восемь сестер заполучить!

— Зато я одну вкусную штуку там ел. Ты, Пассалоне, такой и не видал никогда. Она холодная, страсть какая холодная, и ее можно лизать языком. Держишь в руке и лижешь.

— Если эта штука такая холодная, как же ты ее из рук не выронил?

— А она лежит в роге, похожем на бычий, но только маленьком. Это вроде холодного-прехолодного теста. И бывает оно трех цветов.

— Когда моя старшая сестра соберется выходить замуж, я тоже поеду в Пистиччи. И съем эту холодную штуку.

— А какая она, Пассалоне, сладкая! И сама во рту тает; в каждый рожок кладут разную по вкусу. Но самая вкусная коричневая, а еще есть розовая и желтая.

— Ты до Пистиччи-то как добрался, пешком или на муле?

— До развилки дошли пешком, а потом сели на какую-то большую повозку. Она ехала сама по себе, и здорово шумела. Впереди сидел человек, держал в руках колесо. Так он этой повозкой правил.

— Ты же сказал, что она ехала сама по себе!

— Да, Пассалоне. Ее никто не тянул, ни мулы, ни волы. Но она всех обгоняла. Повозка эта крытая, и внутри нее есть кожаные скамейки, на которых сидят люди.

— Что же ты в Пистиччи делал?

— Мы сначала навестили тетушку Кончетту и помогли ей побелить к пасхе дом. Но не изнутри, а снаружи. Там у них у всех дома белые, потому что их снаружи штукатурят. Домов там видимо-невидимо. Стоят они впритык друг к другу и не такие маленькие, как у нас, а большущие. С одного конца улицы другого не видно. Одна сплошная белая стена. Но у каждого дома есть дверь, окно и своя крыша. Поэтому сразу разберешь, где один дом, где — другой. Только уж очень они друг на дружку похожи.

— А как же там люди узнают свой дом?

— Я тоже спросил про это у Терезы. А она мне ответила, что даже Нинка-Нанка и та узнает свой дом, а уж люди и подавно.

— Это верно. Нинка-Нанка у нас умная.

— Мы шли, шли, и вдруг из одной двери вышла старуха с кочергой в руке. Тереза ей сказала: «Добрый день, тетушка Кончетта». И они обнялись. И знаешь, как эта тетушка была одета?

— Нет.

— В черном платье до самых пят. А на груди цветы.

— Настоящие?

— Нет. Вроде как матерчатые. Розы желтые и красные. Если их потрогать, они будто распускаются. А под платьем у тетушки Кончетты, ну умора, белая рубашка с длинными рукавами. На голове вместо шали большой платок, сложенный вдвое, прямо как крыша на доме, только что маленькая. А сама тетушка Кончетта смахивает на старикашку, который невесть зачем напялил женское платье. Она угостила меня кофе с пирожным и без конца ласкала и обнимала.

— С чегой-то она тебя так обнимала, а, Сальваторе?

— Может, потому, что она старая.

— Дедушка Винченцо тоже старый, но он-то тебя не обнимает.

— Сам не знаю. Потом мы пошли с Феличе в другое место, и я там такое увидал, такое!..

— Ну говори же!

— С неба слетела огромная птица, а в ней сидели три человека.

— Ты что, рехнулся, Сальваторе?!

— Вот ей-ей не вру, Пассалоне! Мы зашли в красивый лес — парком называется, — и там на широченном лугу стояли высокие-высокие дома, и все из стекла.

— Из стекла? Ну и завираешь!

— Да, да, из чистого стекла. А когда в эти стекла солнце светит, они будто горят. Аж глазам больно. В этих домах живут самые что ни на есть богачи. Они понаехали издалека и зовут их по-смешному — «женеры».

— Что ж они, поважнее и посильнее дедушки Винченцо?

— Кто их знает. Они строят башни под самое небо. С три дерева вышиной. А с них глядят под землю, нет ли там какого-то метана.

— А что такое метан?

— Не знаю. Говорят, его очень трудно найти. Эти женеры куда-то возят этот метан, продают, и им платят за него большие деньги.

— Тогда они посильнее дедушки Винченцо.

— А ты как думаешь?

— Наверно. Может, мне, когда вырасту, стать не ворожеем, а женером?

— По-моему, тоже лучше быть женером. Дедушка Винченцо не умеет строить ни стеклянных домов, ни башен. И этот самый метан в земле искать. А если станешь женером, сразу разбогатеешь.

— А как им стать? Эти женеры нездешние. У нас таких нет.

— Откуда же они?

— С неба спускаются на птицах; сидят у них прямо в животе. Гребень у этих птиц чуть не с наш дом, и крутится он быстро-быстро.

— Ты этих птиц сам видел?

— Да, своими глазами. Сначала я услышал шум. Прямо такой, как у серебряных птиц, которые пролетают над нашим Монте Бруно.

— Дон Антонио говорит, что это не птицы, а машины.

— Я ему прежде не верил.

— Значит, это правда?

— Да. Мы задрали головы, и все вокруг заговорили: «Вон они летят». Я тоже увидел эту птицу. Она спускалась все ниже, ниже, и мне стало страшно. А Феличе сказал: «Чего ты испугался? Это ликоптер. Он женеров возит».

— Чего-чего?

— Ликоптер. Так он по-ученому называется. Эта птица-ликоптер совсем близко подлетела и зашумела еще громче, и гребень у нее все крутился и гудел. Я зажмурился с перепугу и подумал: «Ну, сейчас она на нас на всех бросится и схватит, как сокол добычу». Но птица вдруг перестала гудеть. Я открыл глаза, а она уже на земле. И из ее брюха вылезли три человека. Это и были женеры.

— Ты их сам видел?

— Ну да.