Завтра не умрет никогда (Сборник) - [9]

На лице Евгения Николаевича появилось подобие улыбки, удивления и гнева одновременно. Он видимо почувствовал перегар, исходящий от меня и понял полное отсутствие хотя бы приблизительного понятия не то что о приборе, а о предмете в целом. Поэтому, взяв билет, который я положил перед собой, он внимательно прочитал его и, посмотрев на меня, неожиданно откинулся на спинку стула, и слегка прищурившись, произнес:

— С философской точки зрения весьма уместное замечание, однако, хотелось бы остановиться, на так сказать материалистическом аспекте данного предмета. Что скажете по этому поводу?

— Весьма и весьма с вами согласен, — погружаясь в пучину апатии и желания нагнуться и излить из себя вчерашний салат, ответил я, и добавил, — но вместе с тем, отвечая на ваш вопрос, должен отметить его оригинальность, с точки зрения построения самой сути, именно с точки зрения философского осмысления.

В этот момент я услышал, как сидящий ближе всех к преподу Костя Бугин, громко заржал, видимо услышав нашу беседу и тот бред, который я нес. Это был сигнал, к тому, чтобы аудитория затаила дыхание, устремив все взоры в мою сторону, дабы услышать, что будет дальше. Однако Евгений Николаевич, сделав вид, что не заметил этого, и решил, что еще не время, когда меня можно с треском выставить за дверь и поэтому вновь обратился ко мне:

— И все же, Метелин, я рад, что вас так волнуют философские аспекты прибора, но хотелось бы вникнуть или хотя бы прикоснуться к первоисточникам, так сказать, очертить рамки, если и не исторические, то хотя бы размерные.

— В смысле?

— В прямом. Я имею в виду прибор естественно. И, следовательно, его размеры.

— Ах, вы это имеете в виду, — я набрал воздуха и затем, глубоко выдохнул, отчего, Евгений Николаевич, невольно сделал движение газетой, словно отгонял от себя надоедливую муху. А я, глядя на него, произнес: — знаете, я вас прекрасно понимаю, но не в том смысле, о чем думаете вы, в в смысле размеров прибора. Приборы, они всегда либо во, — и я развел руки в разные стороны, — либо во, — и я сдвинул, показав размер в пределах нескольких сантиметров.

— А вы знаете, реально, вполне реально, — сдвигая брови и поправляя на носу очки, ответил Евгений Николаевич.

— Вы так считаете?

— Конечно, если судить по тому, что написано в билете, то портативность, это именно то, что вы показали.

— Ну, вот видите, философия, Евгений Николаевич, великая вещь. Вы согласны со мной?

Аудитория не выдержала и покатилась со смеху. Я сидел на последнем дыхании и считал секунды, оставшиеся мне до конца, однако Евгений Николаевич грозно взглянув на сидящих и готовящихся к экзамену, одним своим взглядом, моментально погасил смех и громко произнес:

— Метелин?

— Я.

— Уд, за преклонение перед философией, и героизм, балансирующий между наглостью и безумством отваги, а остальным просьба готовиться к дополнительным вопросам, а вы свободны.

Я вышел на негнущихся ногах из аудитории и, не веря глазам, подошел к Светке и сказал:

— Светик, че он мне поставил?

Светка взяла мою зачетку и произнесла:

— Трояк, поздравляю, а ты когда успел отметить?

— А я заранее, чтобы успеть подготовиться к следующему экзамену?

— Че ты гонишь?

— Клянусь, Николаич так и сказал, если бы не эти неучи, которые здесь, я бы с тобой за компанию вмазал, а тут сиди еще до обеда и выслушивай их бредни.

— Ладно, не гони волну, иди.

— Понял, все я до хауз, а то чего-то кисло и во рту как в болоте, а в животе и того хуже. Ну, все пока, удачи.

— Пока.

Я на автопилоте дошел до конца коридора, но у выхода остановился и пулей направился к ближайшему туалету.

Я очухался только к обеду, когда без стука ввалившийся Федор с порога произнес:

— Петр, морду тебе надо набить за это.

— За что? — делая вид, что не понимаю в чем дело, произнес я.

— И он еще спрашивает за что, Николаич восемь двоек поставил, а Ленка вышла вся в слезах. За пятерку он её буквально групповому сексу подверг, по всем разделам прогнал.

— За то заслуженно пятерку получила.

— Молчи сволочь, из-за тебя теперь пересдавать идти.

— Что делать Федя, судьба, учить лучше надо было.

— Что? И ты еще вякаешь?

— Да ладно тебе злиться. Лучше бы посочувствовал. Знаешь, как мне хреново с утра было.

— А кто виноват?

— Так ведь и я про то. А ты не посочувствуешь. Вот я знаешь, как переживаю за ребят и за тебя в том числе. Веришь?

— Иди ты к черту.

— Понял, уже иду, честное слово.

— Ладно болтать, как сам-то?

— Да вроде отошел. Представляешь, вчера у Игоря на дне рождения так угорели, отпад. Главное я хотел ночь посидеть, хоть что-то почитать, и на тебе. Уговорили, потом Надя с Ольгой пришли, короче пошло поехало, ну сам знаешь. Портвейн и водка — гремучая смесь, даже для нас людей со стажем.

— Это да. Слушай, но главное, Николаич, мужик, скажи, поставить трояк и глазом не моргнуть.

— Наш человек.

— Это точно, но, правда на нас он потом покуражился. Ребята теперь на тебя зуб до конца сессии будут иметь, так что учти, придеться ставить.

— Понятное дело. Уже выставил в коридор копилку для сбора пожертвований на храм благочестивой девы Марии и бога Бахуса.

— Ладно, я побежал, а то мы сегодня с Машкой в кино собрались.