Завтра будет поздно - [44]

— Нет, я очень хотел, — возразил Кокорев. — Нос того воскресенья такое началось, что и поспать некогда было.

— А потом?

— Одному неудобно, а Дему насильно не потащишь.

— Почему же без него неудобно?

— Мы привыкли всюду бывать вместе.

— Но ведь не всю жизнь вы будете только с Демой? Впрочем, я вам завидую, — призналась Катя. — У меня не было такой подруги. Всем приходилось делиться только с отцом, потому что мать хоть и любит меня, но не понимает, а он был как товарищ, самый близкий…

Девушка вспомнила, как она помогала отцу учиться и как арестовали его.

— Вчера я получила радостную весть: отец уже на свободе. Правда, попал на фронт, рискует в окопах жизнью, но может в любой день приехать.

— А я своего отца едва помню, — глядя в тьму, сказал Вася. — Лишь недавно узнал, что он был в боевой дружине. После Пятого года отца поставили на тропе охранять маевку в Поташевском лесу. Какой-то подлец выдал их. Конные городовые и казаки начали оцеплять лес. Отец их заметил, да поздно. Он укрылся за валуном и начал стрелять из «смит-вессона». Наши заводские, услышав стрельбу, сразу же по кустам, по болоту и домой. Думали, и он уйдет. А отец отстреливался до последнего патрона. Казаки шашками засекли. Полиция мертвого не отдала. Матери сказали, что не было такого. Товарищи отца потом там в лесу устроили митинг, а валун как бы памятником стал: каждый день на нем то цветы, то красные ленты появлялись. И полиция ничего не могла сделать. Посбрасывает, потопчет цветы, а через день они опять лежат.

— И вы даже не знаете, где он похоронен?

— Нет. И валуна того мы с Демой в прошлом году не нашли. Его, видно, взорвали или разбили: вокруг валялись осколки. Мы их собрали в одно место, поставили шест с красным флажком и поклялись не оставлять друг друга в беде.

— А третий может к вам присоединиться? — не то серьезно, не то шутя спросила Катя.

— Смотря кто этот третий?

— Если это буду я?

Он стиснул ее руку.

— Да, примем.

Они бегом догнали Наташу с Демой и вчетвером дошли по Петроградской стороне до Троицкого моста. Там Ершина остановилась.

— На сегодня довольно, — сказала она. — Завтра всем рано вставать. Где же вы нас в воскресенье встретите?

— Ну, хотя бы у Нарвских ворот, — предложил Дема.

— Хорошо. Ждите в восемь.

Парни хотели проводить девушек домой, но те запротестовали:

— Вам и так далеко. Мы сами доберемся, вдвоем нам не страшно.

ДОЛОЙ С ГОРИЗОНТА ЖИЗНИ

В «Красном кабачке» гулял Ванька Бык со своей шатией. Вскоре сюда ввалилась новая ватага. Чумазый босяк в длинной кавалерийской шинели, выпив прямо у стойки стакан самогону, вдруг сдернул с головы шапку и обратился к посетителям:

— Граждане, братишечки! Житья не стало, дыхнуть невозможно. Да что ж это за жизнь распроклятущая! — Босяк хлопнул шапкой об пол и каким-то слезливым, бабьим голосом начал перечислять: — С Огородного турнули, с Ушаковской гонят… и на Нарвскую не сунься! Какая же это свобода? Для чего мы городовых били, чтобы новые появились? Сегодня опять на нас напали. Чуваков в ихний клуб хотел пройти, а ему у дверей говорят: «Стоп, пьяным нельзя». А какой он пьяный? Я, конечно, заступаться. Так нас обоих схватили под руки, довели до угла, а там — коленкой под зад и грозятся: «Если еще явитесь — в кутузку запрем». Да что же это деется! Куда ты, Ваня, смотришь? Почему забижать своих даешь?

Из-за стола поднялся широкий, кряжистый Ванька Бык. Маленькие глаза его налились кровью и на толстой, сливающейся с плечами шее надулись жилы.

— Кто тебя не пустил? — грозно спросил он и так рванул ворот, что отскочившие пуговки Запрыгали по полу. — Кто такие?

— Да все те же, которые добычу на Огородном отняли.

— А ты пугнуть не мог? Сказал бы, что я велю.

— Говорено. А им хоть хны — не боятся тебя. Мы, говорят, и Ваньку Быка утихомирим.

— Врешь!

— Вот те крест. Чувакова спроси.

— Верно, — отозвался долговязый босяк в разодранной шинели. — Турнуть грозились.

— Ладно, будет языком трепать, — оборвал его Ванька Бык. — А ну, кто со мной в клуб догуливать?

Поднялось человек восемь. Они допили, что было в стаканах, роняя стулья, выбрались из-за стола и вышли-во двор к оседланным коням.

В Нарвский клуб молодежи съезжались гости. От обилия света и грохота духового оркестра входившие сразу веселели. Сдав пальто в гардероб, гости шли к буфету, а другие — в верхний зал занимать места.

Рыкунова и Кокорева часто вызывали к выходу. То скандалили безбилетники, то пьяные, которых нужно было утихомирить или выпроводить. Катя с Наташей скучали одни.

— Неудобно как-то получается, — сказал Вася. — Пригласили девушек, а сами бегаем.

— Верно, — согласился Дема. — Ты иди с ними, а я буду с нашими ребятами. А потом сменимся. Идет?

Они так и решили: Дема вышел со своими парнями на улицу, а Вася провел девушек наверх и усадил в зале.

Торжественное заседание было коротким. Ораторы поздравили нарвцев с новым клубом, оркестр сыграл туш, и сразу же начался концерт.

Черноглазая курсистка с чувством декламировала отрывки из поэм Пушкина, Некрасова, а под конец прочла стихотворения путиловского поэта Георгия Шкапина, написанные им в тюрьме.

Шкапина знали многие путиловцы, он работал на заводе котельным разметчиком, поэтому декламаторше долго хлопали.