Завод седьмого дня - [14]

Задумчиво оглядев продукты, из которых предстояло готовить ужин на троих, Альберт поймал себя на совершенно страшной мысли: хорошо, что не на пятерых. Постучав себя костяшками пальцев по лбу, он достал из корзины три яйца и разбил их в миску. Самое быстрое и простое, что пришло ему в голову – сырный омлет.

Пока они могут себе это позволить.

От собственного упаднического настроения Альберту хотелось плакать, как пятилетнему. С нажимом потерев глаза, он дождался, пока омлет прожарится, и неопрятными комками скинул его в три тарелки. Свою и Карела оставил на столе, налил крепкого, терпко пахнущего молоком чая в кружку, перехватил все поудобнее и отправился наверх, осторожно переступая со ступеньки на ступеньку. Он не привык никому носить еду и ужасно боялся, что сейчас все уронит. Тогда придется все переделывать и убираться.

Убираться лишний раз не хотелось, а еще больше было бы жаль потраченных впустую продуктов – их и так оставалось слишком мало.

Толкнув плечом дверь, Альберт осторожно вошел в комнату. В маленьком темном помещении было затхло и тепло. Карел сидел у кровати Марты, которая полусидела на подушках и улыбалась.

Альберт уже забыл, как их мать умеет улыбаться. После такого беда не беда, ссадина не ссадина и драка не драка. Сразу как-то понимаешь, что все хорошо.

– Я принес ужин, – под тяжелым взглядом Карела он поставил тарелку и кружку на столик.

Марта потянулась и села на кровати, свесив ноги вниз.

– Спасибо, Берти. Возьми стул, садись.

Альберт наклонился к Карелу, пробормотал, что их ужин ждет внизу, подтащил стул и сел. Несмотря на нематериальное тепло, которое излучала Марта, ему было неуютно и страшно находиться в этой комнате. Это было неправильно: есть люди, которых не представляешь вне кухни и их работы.

– Ты давно не заходил, Альберт, – без упрека заметила Марта, дуя на вилку, с которой свисал кусок омлета. – Дел много? Я понимаю.

Карел напряженно глядел на него, ожидая ответа. Альберт кивнул:

– Много, мама. Прости.

Она снова улыбнулась, светло и умиротворяюще.

– Знаете что, мальчики? Поешьте-ка, и я поем, а затем пойдемте прогуляемся? Залежалась я что-то.

Альберт хотел было возразить, но Карел его опередил:

– Куда, Марта?

– Отца вашего проведаем.

Братья переглянулись и, по очереди поцеловав мать в лоб, спустились вниз, где уже остывал их омлет.

– Чай или молоко? – деловито поинтересовался Альберт, колдуя над чайником.

– Одна ерунда. Давай чай.

Карел был погружен в собственные мысли, поэтому не сразу, но протянул задумчиво:

– Как ты думаешь, она хочет на кладбище или к озеру?

– Не знаю, – Альберт тяжело вздохнул и сыпанул в чайник горсть вымоченных в молоке чаинок, похожих на траву, покрытую налетом. – Но не хотелось бы тащить ее через весь город.

Марта шла на удивление бодро, не позволяя сыновьям держать себя под руки, но все равно они брели совсем рядом, готовые в любой момент подхватить ее. К счастью, решено было не идти к озеру. Теперь оно больше ассоциировалось с уходом Йохана и Юнги, что было едва ли приятнее, чем смерть двух глав семей в нем. Да и правда ли они утонули?

Марта тут же свернула за угол дома, стоило им выйти, и направилась вверх, к горному кладбищу. Дорога эта была короткой, но не самой легкой. Идти предстояло практически по наваленным булыжникам, там, где пройти могли только славно объезженные кони. Марте было тяжело, но она упорно шла, переступая камни и приподнимая подол юбки, чтобы он не цеплялся за колючие хилые кустарники.

Три креста, стоящих поблизости, она нашла сразу же, безошибочно подошла к могиле мужа, с силой сцепила пальцы и закрыла глаза. Сосредоточенная, маленькая, грустная и – почему-то – очень одинокая. Плечи ее чуть подрагивали, может быть, от невыплаканных слез, а может, от внутреннего напряжения.

Альберт и Карел остановились на почтительном расстоянии, виновато молча. А что они могли сказать кресту на могиле своего отца, в которой даже не было тела? Только так, потупившись, скорбно молчать.

– Как ты думаешь, зачем ей это? – тихо спросил Альберт, поворачиваясь к брату.

Тот задумчиво глянул на него (они почти сравнялись в росте), и младшему показалось, что он не ответит, только окатит презрением.

– Мне кажется, она прощается.

– С отцом? – Альберт удивился.

– Да. А почему нет?

– Ну, ты бы стал прощаться с горсткой камней, под которой ничего нет?

Говорили они полушепотом, чтобы не помешать матери скорбеть, но их лица отражали весь спектр возможных в данной ситуации эмоций. Альберт был немного удивлен, Карел – раздосадован. Какая-то дурацкая ситуация складывалась, противоестественная. И оба ее не очень-то понимали.

К этому времени уже окончательно стемнело и начал моросить мелкий противный дождь. Карел скрестил руки на груди, нахохлился, устало зажмурился.

– Не простынет? – снова отвлек его от мыслей Альберт, за что заслужил недовольный взгляд. – Ну, сам посуди, простоит под дождем, потом по холоду возвращаться…

– Ну и простынет, – пробормотал Карел. – Так хоть отлежится, а то в кровать ее не уложишь. То тут о деле вспомнит, то там, то пол помыть надо, то на чердаке прибраться, да и вообще, «залежалась я что-то».