Зависть - [18]

Зеваки, начинавшие впадать в нетерпение от долгого ожидания, увидели, как у двери доктора Дюфура остановился скромный деревенский экипаж сомнительного цвета, в который был запряжен старый конь. Допотопная сбруя была там и тут скреплена веревками. Фредерик Бастьен первым вышел из экипажа, которым он правил, и подал руку матери, легко спустившейся с подножки.

Старый конь, чья мудрость была уже испытана, остался предоставленным самому себе, поводья ему закинули на шею, и Фредерик только отвел его немного от дома врача, куда мадам Бастьен и ее сын сразу вошли после этого.

Старик слуга провел их в салон, находившийся на первом этаже, окна которого выходили на место гуляния.

- Может ли нас принять господин доктор? - спросила мадам Бастьен слугу.

- Я думаю, да, мадам. Только сейчас он в компании своего друга, который живет здесь уже несколько дней и должен сегодня вечером уехать в Кант. Но все равно, я пойду извещу доктора, что вы здесь.

- Буду вам очень обязана, - ответила мадам Бастьен, оставаясь вдвоем с сыном.

Зависть, ожесточаемая ревностью (справедливые похвалы мадам Бастьен в адрес любезного и воспитанного маркиза не были забыты) произвела за месяц новые страшные изменения в сердце Фредерика. Его болезненное состояние настолько усилилось, что его с трудом можно было узнать, лицо стало уже не бледным, а желтовато-серым. Щеки ввалились, глаза глубоко запали и горели мрачным огнем. Горькая улыбка, кривившая его губы, придавала лицу юноши выражение Одновременно страдающее и дикое. Его движения стали резкими и нервными, голос - отрывистым, нетерпеливым, часто грубым. Он довершал тягостное впечатление и поражал контрастом между тем, чем этот юноша некогда был и тем, чем он стал.

Мари Бастьен, казалось, впала в глубокое уныние и безнадежность, ее лицо, выражавшее печальную задумчивость, более, чем всегда, поражало красотой.

Нежная и радостная близость, которая царила некогда между ними, сменилась сдержанной холодностью со стороны Фредерика. Мари, подавленная бесконечными тревогами, напрасно гадала о причине недуга, поразившего ее сына. Она начала опасаться, что г-н Дюфур ошибся, приписывая периоду возмужания все более тревожные моральные и физические симптомы, обнаруживающиеся у Фредерика.

Мадам Бастьен пришла посоветоваться по этому поводу с г-ном Дюфуром, которого она не видела долгое время - врача удерживали в Пон-Бриллане заботы и радости дружеского гостеприимства.

Грустно глядя на сына, Мари сказала ему почти с опасением, как если бы боялась его раздражить:

- Фредерик, поскольку ты проводил меня к нашему другу, г-ну Дюфуру, с которым я хочу проконсультироваться в отношении себя, мы можем поговорить сразу и о тебе.

- Это бесполезно, мама. Я не болен.

- Боже мой, как ты можешь это говорить? Только прошлой ночью ты страдал бессонницей. Мой дорогой мальчик, я несколько раз приходила посмотреть, спишь ли ты, и каждый раз заставала тебя бодрствующим.

- Я провожу так все ночи.

- Увы, я знаю это… и другие странности, которые сильно меня беспокоят.

- Ты слишком себя тревожишь, мама, это пройдет.

- Я тебя умоляю, Фредерик, посоветуемся с доктором Дюфуром. Разве он не самый лучший наш друг? Расскажи ему, что ты чувствуешь, выслушай его советы.

- Еще раз тебе говорю - я не нуждаюсь в консультациях д-ра Дюфура, - нетерпеливо ответил юноша, - заранее тебя предупреждаю, что я не отвечу ни на один его вопрос.

- Дитя мое, выслушай меня…

- Боже мой, мама, какое удовольствие ты находишь в том, чтобы меня так мучить? - воскликнул он, топнув ногой. - Я ничего не скажу д-ру Дюфуру, мне не о чем с ним говорить. Вы знаете, что у меня есть характер.

Вошел слуга доктора и объявил:

- Доктор ждет вас в кабинете, мадам,

Бросив на сына горестный взгляд, молодая мать проглотила слезы и пошла за слугой к врачу.

Фредерик, оставшись один, облокотился о перекладину раскрытого окна, которое выходило, как мы уже говорили, на место гуляния. По ту сторону бульвара возвышались несколько холмов, омываемых Луарой. А на горизонте виднелся поднимавшийся над лесом, которым он был окружен, замок Пон-Бриллан, наполовину скрытый осенним туманом.

Машинально преходящий с одного на другое, взгляд юноши остановился на башнях замка.

При виде его он вздрогнул, черты лица перекосились, омрачившись еще больше. Облокотившись на окно, он погрузился в глубокую задумчивость.

Озабоченность его была так велика, что он не видел и не слышал, как в комнату вошел другой человек и с книгой в руке сел в углу салона, не обратив внимания на юношу.

Анри Давиду, так звали прибывшего, было около тридцати пяти лет.

Он обладал высоким ростом и стройной фигурой; черты его лица, опаленного жаром тропического солнца, резкие и энергичные, были не лишены очарования, которое заключалось, может быть, в печальном выражении; его высокий лоб обрамляла вьющаяся темная шевелюра. Черные живые глаза, над которыми возвышались арки изогнутых бровей, имели взгляд одновременно задумчивый, мягкий и проникновенный.

Давид, возвратившись из далекого путешествия, приехал провести несколько дней у своего лучшего друга, доктора Дюфура. Этим же вечером он должен был отправиться в Нант, где собирался сесть на судно, чтобы отправиться в новое, далекое странствие.