Завидная биография - [16]
— И я про то, что поздно. Пораньше бы спохватился, давно бы дома был и гонки этой из-за тебя не пришлось бы устраивать. Вот, — Иван Николаевич поднял толстую пачку телеграмм, — это все про тебя писано… Ну, ладно. Иди на склад — вон туда, получишь костюм, оденешься да ступай погуляй по городу. Да смотри, опять не потеряйся. Не заблудишься?
— Не заблужусь.
— А к двум часам чтобы быть здесь. Ясно?
— Ясно… — сказал Саржан и пошел на склад за костюмом.
В тот же день на рассвете, весело шлепая плицами, «Ломоносов» вошел в устье Волги. Он зашел ненадолго в Мумру, завернул в Оранжерейное, постоял в Икряном. И на каждой остановке сходили с трапа — где один, где двое, где трое — пассажиры.
Они долго жали друг другу руки, прощались с Зоей, с уважением смотрели на усатого капитана, стоявшего на мостике, а когда «Ломоносов» отходил от берега и пропадал вдали, сломя голову бежали домой, к друзьям поделиться впечатлениями лета…
А в Астрахани «Ломоносова» встретил Аристархов. Он взошел на мостик не один. Рядом с ним шел Саржан Амангельды в новом костюме, в новых ботинках, с новым галстуком на груди… Он держался солидно, как взрослый, но, увидев Зою, вдруг бросился к ней.
— Тетя Зоя, — крикнул он, — здравствуйте, тетя Зоя! А меня на самолете привезли…
— Вот познакомься, Трофимыч, — перебил его Аристархов, — Саржан Амангельды, знатный рыбак. Тот самый, который нам столько крови попортил. Ну, вы тут с Зоей Павловной беседуйте, а мне, Трофимыч, на пару слов тебя нужно, может в тенек пройдем, печет больно.
Они прошли в салон, сели у стола. Посмотрели в глаза друг другу.
— А ведь ты и верно упрямый человек, — сказал Аристархов.
— Да и ты ничего, — ответил Дорофеев.
Вот и все, о чем они говорили в тот раз.
А еще через полчаса Аристархов позвонил в обком.
— У меня все в порядке, — сказал он. — Теперь все на месте.
— Добро, — раздалось в ответ.
РАССКАЗ УЧИТЕЛЯ
Лето я провел на каспийских промыслах и теперь на попутном катере возвращался с моря. Жестокий шторм, бушевавший четверо суток, стих, и с ночи стоял полный штиль.
Пробираясь протоками волжской дельты, мы все утро любовались сочной зеленью берегов, а в полдень, распрощавшись с попутчиками, я сошел с катера и по раскаленной солнцем земле зашагал к пристани.
Тут, в знойном мареве, стоявшем над рекой, показалась корма уходящего парохода. Я прибавил шагу, но сразу понял, что спешить уже некуда, сбросил с плеча тяжелый вещевой мешок и устроился в тени могучего осокоря, чтобы обдумать свое положение.
Следующий пароход — так значилось в расписании — придет через сорок восемь часов. Невеселое дело — скучать двое суток. Но «нет худа без добра»: мне давно хотелось выкроить денек-другой, чтобы побродить по лабиринту узких проток волжской дельты.
Буханка хлеба, соль, спички, табак, пара лесок с крючками, полог от комаров — все это было в моем мешке, и, не раздумывая больше, я пошел добывать лодку.
А час спустя на маленьком остроносом куласе я уже плыл по узкой протоке, все глубже и глубже забираясь в глушь прикаспийских джунглей.
Узловатые, кривые ветлы с пышными кронами молча стояли по сторонам. В две шеренги, как на параде, выстроились вдоль берегов высокие густые камыши. Беззвучно парили коршуны в синей вышине, беззвучно вышагивали по отмелям серые цапли… Удивительная, неправдоподобная тишина царила вокруг. И только весла поскрипывали и всплескивали, погружаясь в неглубокую теплую воду, заросшую широкими красноватыми листьями водяного ореха. Листья нехотя расступались, пропуская кулас, но тут же сходились вновь и плотно затягивали водную дорожку за кормой.
Так, лениво шевеля веслами, я плыл, медленно продвигаясь вперед. Вдруг вечерний бриз прошумел в камышах и напомнил мне, что пора подумать о ночевке.
Я приналег на весла. Вода забурлила вдоль бортов. Один за другим оставались за кормой заливы, мыски… Наконец я облюбовал круглый, как курган, островок, заросший деревьями, и направился прямо к нему. Выбирая, куда бы лучше пристать, я заметил, что островок уже занят: у подножья высокой ветлы дымился костер.
Я было свернул в сторону, но передумал: кто бы ни оказался хозяином костра, делить нам нечего, а места для ночлега хватит и на двоих.
Я взял круто к берегу. Кулас с разгону врезался носом в камыши. Бросив на траву маленький якорь, я придавил его ногой, подошел к костру и сел, поджидая хозяина.
Скоро он показался.
В старой брезентовой куртке, в коротких резиновых сапогах, с ружьем в руке, он шел, уверенно ступая по косогору. Когда он подошел поближе, стало видно его уже немолодое лицо, короткие светлые волосы, мелкими колечками лежавшие на голове, тонкие пальцы рук. Он снял дымчатые очки в роговой оправе и взглянул на меня добродушно-удивленными светлыми глазами. Повесив ружье на сучок, он достал из кармана портсигар, молча предложил мне папиросу и только после этого сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответил я, и мы закурили.
Так, дымя папиросами, мы посидели у костра, помолчали, поглядывая друг на друга, и вдруг заговорили сразу обо всем: о погоде, о путине, о Москве, о новых книгах, о Сталинграде, о Волге…
Тут какая-то птица протяжно прокричала резким голосом. Мы замолчали и посмотрели вокруг. День кончался. Наш островок обступили причудливые черные тени. Со всех сторон быстро надвигался полумрак. И только высоко в небе еще горели розовым светом легкие перистые облачка.
