Заветные поляны - [25]

Все размышления Степана, разговоры с женой не обходились без этой основы — «стройка»: строить, благоустраивать, строительство. И теперь, послушав ритм своего сердца, он с улыбкой сказал жене:

— Все в порядке. Настроились на дорогу.

— Заявимся долгожданные, — тоже с улыбкой сказала жена и, качнувшись к шоферу, через зеркало увидела просветленное лицо Степана. — Не холодно тебе там?

— Словно в бане.

— Я в папину баню хочу, — тормошится, ворочается Ванюша.

Отец берет его к себе на колени, прикрывает полами тулупа:

— Сиди у меня в гнездышке.

Сыну кажется тут уютнее, и он вскорости засыпает.

Степан сам себя представил на его месте. Вот сидит он, значит, под отцовским тулупом, только не в легковой машине, а в санях-розвальнях и слышит: комья снега, вылетая из-под копыт резвой Карюхи, бьются в санный передок, будто струна шерстобитная, позванивают и хлопают вожжи, гудит над головой голос кучера: «Эй, Карюха, не теряй тропку, смотри, не заморозь Степку!» Только эти слова и сохранила память. Только эти слова и оживляют отцовский голос вот уже тридцать семь лет… Призвали Ракитина Федора осенью сорок первого и сразу в сраженье под Старую Руссу попал… Навсегда остался в той земле. А вот голос живет в памяти и сердце младшего сына; больше ничего не запомнилось: мал был Степка… Мать, братья, сестры — много про отца рассказывали, но свое восприятие сохранилось единственное… Разлиняла семья Ракитиных, разметалась по путям-дорогам лихолетий: мать до Победы не дожила, братья-сестры, оставив младшего в детдоме, от нужды и голода пошли по белу свету да так далеко, что не скоро их потом и разыскать удалось. Он, Степан, уж так получилось, пристал в соседнем районе, после техникума по направлению приехал, тут ему счастье улыбнулось: женился полюбовно. Никаких разговоров не послушал, на разведенке женился, точнее сказать, в дом вошел. Долго у тещи проживали: одним котлом легче. Теща его за сына почитала — жалела сиротину. И жена, наверно, в своем отношении к нему это учитывала тогда. Мирно и красиво жизнь складывалась. А тут Катюшу на города потянуло, к культуре и бытовым удобствам. Его самого — в учебу. Заочно вузовскую программу осиливал, жена, конечно, помогала. Обыкновенно жить настроились. А как поездил по колхозам, поглядел на малые и совсем заброшенные деревни, поговорил со старожилами — и на свое бытие другими глазами взглянул: определил, что остановился будто бы между городом и селом, в городе получалась одна нервотрепка, а в деревню ездил поучать. И сам не заметил, как надсадился в этой неопределенности, исполняя дело не по душе. Может быть, перипетии детства сказались. Давно бы надо было лечиться, только все верилось, наладится, пройдет, ничего не будет, а прижало — спохватился… Вывод сделал, что и выпивать надо было пореже.

— Ох, ты как! — изумленно сказал шофер и резко затормозил.

Через дорогу, вымахнув из-за густого ельничка, проскочил высоченный седой лось, ухнул снова в глубокий снежище и краем вырубки ударил к мелколесью.

— Неспроста он. Хорошо еще медленно ехали. Столкнулись бы… Неспроста. Волки небось увязались. В такую стужу загоняют. — Сергей приоткрыл дверцу, экономя тепло, тут же захлопнул и рукавицей попытался протереть стекло, но мороз неотступно затягивал его пленкой. — Вон, мелькнули! Два сразу! И еще один. Стоп! Рыжие, что ли, волки-то? Может, лиса, а мне показалось. Нет, собаки небось гонят.

— Страшно все-таки. — Катюша оглянулась на мужа.

Степан улыбнулся.

— Ничего, ничего. Не шумите только. Больно сладко Ваня спит.

И снова тихо, почти беззвучно, катит машина. Хорошо тут ехать, будто плывешь, нисколечко не трясет. Трасса настолько бела, что трудно ее углядеть. Вдалеке едва угадывается лесной проем, там, значит, чтобы не переметало, и проложен лесовозный путь.

Степан сначала не встревожился за лося оттого, что приятно думалось об этой поездке: запомнится она жене, приснится сыну. Он понимал смысл и взаимосвязь всего существующего, виденного теперь. И деревья прижались друг к другу, чтобы теплее было, и маленькие сосенки едва проклюнулись из-под снега, чтобы взглянуть на пушистое необыкновенное солнце, и свежая дорога предусмотрительно проложена лесом, будто бы специально для него проутюжена тяжелым снегоочистителем; и лось разумно перемахнул перед машиной, отсекая погоню, и тем самым порадовал; и жена оглянулась, чтобы успокоиться, быть может, ласковым взглядом подбодрить мужа.

— Вот он! Шакалит! — шофер опять притормаживает. — Вишь, стоит. Затаился. Мяса захотелось идиоту.

Степан и Катюша тоже всматриваются: не волк ли там затаился? Метрах в пятидесяти, прижавшись к сухостоине, нахохленный охотник стоял — думал небось хорошо замаскировался, но грязно-желтый халат выдал его.

— Окопался, лося того подстерегает, гад! Видно ведь: ружье тяжелое — в обоих стволах пулевые заряды. — Сергей жмет на сигнал, сильно перегазовывает. — Поближе к трассе выгадал, чтоб недалеко добычу тащить. Браконьер! Хоть бы замерз… — Он совсем останавливает машину, намеревается выйти.

— Что ты? Куда ты? — Катюша испуганно хватает его за рукав. — Ведь браконьер же!