Заветные поляны - [23]

…Толкнув обеими руками дверь, я вышел на крыльцо и почувствовал ударивший в спину грохот и шум голосов… Передо мной соединились в огромную вибрирующую плоскость дальний, обметанный озимыми увал, близкий покосный луг и перелесок между ними, синеватые тесовые да белые шиферные крыши. На этой плоскости появилась в отчетливых очертаниях большая пятистенная изба. Там, в ней, возле крайнего к веранде окна, я увидел себя. Но изба исчезла, словно растаяла. Приближаясь к тому месту, где она была, на запущенном огороде несколько раз оступился, наверно, ноги попадали в межи. По этим межам, бабка Матрена рассказывала, я делал первые шаги. Только половинки перегоревших кирпичей остались от нашего дома. Поднял одну и, стиснув зубы, размахнулся, но не бросил, а бессильно уронил… И все, что за многие годы скопилось во мне горестного, прорвалось глухими рыданиями…

Николай оказался рядом, хлопал по спине, уговаривал:

— Ну, будет… Вставай, родной… Вставай, земля холодная. Люди смотрят…

Мужики будто бы и не видели нас, деловито копошились возле срубов. Фома бодро так позвал: «Э-эй, подручный! Бери лопату!» Это меня. Николай сказал, что надо идти. Мы закурили…

— Не успел нынче перепахать, попрела бы дерновина… Хороший будет огородец… Приезжай морковку дергать… — Я понимал, он хотел сказать: на отцовском подворье все устроится не хуже прежнего…

В рукавицах, которые дал Николай, рукам было тепло, мозоли почти не чувствовались. Сил вроде бы стало больше, и в бригаде определилось мое место. Я слышал, как обо мне сказал Фома Николаю: «Слышь, Коль, а выдюжил он. Вот и опять вышло: поспешно судим о человеке, раз — и все, и определили на любой случай жизни, каким ему быть. Еще неизвестно, куда повернет человек, какая сила в нем объявится. И в чем он свой характер покажет».

Как-то враз наступили сумерки. Мужики отказались от ужина, заспешили по домам. Фома пошел что-то поделать еще во дворе, приколотить какую-то доску, и слышно было, как стучал он там, разговаривая с женой о том, где еще можно покосить осоки на подстилку корове.

Мы остались вдвоем. Николай прибрал инструмент, заплеснул остатки костра и устало сел на свежее окантованное бревно рядом со мной.

Выкатилась большая красноватая луна. Крыши, закиданная листвой дорога и обнаженные ветви берез, тополей, черемух словно бы поседели. Это пал иней. От него еще светлее стало на земле.

В окнах домов ярко вспыхнуло электричество. Захотелось пройти по притихшей деревне.

В молчании шли серединой улицы, приглядывались к домам, вспоминая, кто где жил. Зимние рамы еще не вставлены были, окна не занавешены — занятые осенними хлопотами хозяйки не успели навести порядок и красоту, избы казались просторными.

У Тихоновых малыши отмывали чумазые лица и рассказывали матери Полине, как бегали по колхозному картофельнику, разводили костер и ели сладкую печеную картошку. А в следующей избе Егор Митрохин заряжал патроны, готовился к охоте, тут же бабка Дарья баюкала в зыбке малыша… Открыто и несуетно текла вечерняя жизнь.

…Сегодня, двадцатого октября, принесли телеграмму:

«Мне стукнуло сорок пять. Приезжайте. Очень ждем. Николай».

У меня есть брат! Я получил от него телеграмму. Я еду! Лучше бы, конечно, на самолете, но самолеты из областного центра туда не летают. И асфальтированной дороги еще нет. Мы поедем поездом, а потом на попутной. Мы поедем! Я и мой сын.

По траве ходить босиком…

Солнце едва проглядывает и кажется пушистым. Цвет небосвода постепенно меняется: легкая желтизна ближе к горизонту розовеет, затем переходит в окалину, которая будто бы крошится на вершины деревьев близкого леса. Недавно построенные кирпичные дома закуржевели — покрылись шубами из кухты. Бревенчатые избы, стесненные в центре районного городка, посинели и с трудом выталкивают из труб густой дым, ползущий в разные стороны.

Степан Ракитин всю ночь слышал морозный звон, несколько раз вставал, дыханием и нагретой на батарее ладонью протаивал на стекле «глазок», смотрел на термометр, прикрепленный у балконного стекла. На рассвете еще раз взглянул на съехавшую вниз красную черточку и шепотом сказал жене: «Может быть, отложить поездку, уж больно резануло сегодня. Сорок два градуса». Но сам и не собирался отменять еще в понедельник принятое решение. Катюша — так он называл жену — промолчала, только вздохнула и пошла в детскую будить пятилетнего Ивана. Отец тоже идет смотреть, как просыпается его мальчик, как он распахивает удивленные глаза, делится радостью: «Вот и не проспал! Я сам проснулся! Увидел во сне: мама подходит — и проснулся!» Малыш не спешит вставать, потягивается, улыбается, что-то вспоминает.

— Машина не заблудилась, пришла?

— Будет машина. Сам-то собирайся. Умойся холодненькой, позавтракай. И оденься потеплее. Катюша, ты ему не помогай, пусть самостоятельно одевается. В путешествие напросился, не хочет у соседей денек погостить — пусть сам все делает.

— А солнышко вернулось к нам? Я хочу ему щечки показывать.

— Оно сердитое сегодня, потому что морозно.

— Неправда, солнышко сердитое не бывает. Ведь не бывает, мама?

— Очень холодно, Ванюша, сегодня. А все равно поедем, нет сил уже больше откладывать, отец один может укатить. Поедем. Платок пуховый приготовила, как девочку тебя наряжу.