Завещание - [28]

Тошнота вновь накатила на Лаури, на этот раз сильнее, и он всхлипнул пару раз, чувствуя, как хорошо знакомый вкус спермы комом встает в горле, а слезы жгут глаза. Он ушел в свою спальню, где запер дверь и, упав в постель, провалился в черное небытие. Где-то вдалеке стучали и звонили в дверь, верещал телефон, но он продолжал спать. Он спал, пока на улице снова не стемнело, тогда он встал и напился молока прямо из пакета, чего ему не разрешалось делать, когда Анни была дома, и помочился в раковину на кухне, чего ему и подавно не разрешалось делать, после чего пошел и снова рухнул в постель.

Он знал, то, что он сделал, гораздо хуже всего того, что он делал раньше, потому как это словно совершить насилие над самим собой, оборвать ту ниточку, которая связывала их, но он не мог отмотать ленту назад, он мог только попытаться жить с этим дальше.

Когда Лаури, наконец, снял трубку, откуда-то издалека до него донесся голос Хелми.

– Где ты был? – накинулась на него сестра. – Мы тут уже все обзвонились.

Он пробормотал в ответ что-то уклончивое, но она кажется его не слушала.

– Ладно, плевать, лучше выслушай, что произошло.

Ее голос дрожал от возбуждения, словно она собиралась преподнести ему по-настоящему аппетитную сплетню, насквозь пропитанную бедой и злорадством. Хелми порой ведет себя как старая бабка на завалинке, подумал Лаури с отвращением. Не то, что он – big city boy. Мальчик Большого Города.

Когда она замолчала, Лаури немного устыдился своих мыслей. Ему стало ужасно жаль Арто. Он мысленно представил себе детское тельце и исходящий паром кипяток, и увиденное причинило ему почти физическую боль.

– Так когда ты приедешь?

– Зачем? Я не собираюсь…

Он был удивлен ее вопросом.

– Но Арто лежит в больнице!

– Так врачи же говорят, что он поправится…

– Да, но… Лаури!

– Я не могу приехать, у меня работа.

– Подожди, с тобой хочет поговорить Анни.

– Нет, не надо, я не хочу с ней разговаривать!

Но Хелми уже исчезла, и он услышал, как старшая сестра перехватила трубку. Он это даже скорее почувствовал, чем услышал, и тут же ощутил, как его горло сжалось в тонкую соломинку и ему стало трудно дышать.

– Лаури, сейчас же езжай домой.

Едва он услышал голос Анни в трубке, как события субботней ночи моментально всплыли у него в мозгу, и Лаури понял, что его битва проиграна, даже не успев начаться.

– Я не знаю, получится ли отпроситься, – промямлил он, уже понимая, что у него нет выбора – надо ехать.

– Речь идет не только об Арто. Есть еще кое-что, Лаури.

Анни внезапно понизила голос, словно не хотела, чтобы Хелми ее услышала.

– Вот как?

– Я чувствую, что должно произойти что-то ужасное.

Отпроситься было несложно, желающих работать в Рождество и на Новый Год хоть отбавляй: недавно приехавшие провинциалы и просто одиночки, которые оставались в городе, чьи улицы внезапно пустели. В такие дни больше платили, да и выпивка была куда лучше. Так что Лаури в тот же вечер сел на автобус до Хапаранды, отыскал себе местечко в самом конце салона и прислонился к окну.

Он чувствовал себя измученным. Стыд жег его изнутри. Он не знал, как будет теперь смотреть в глаза сестре.

* * *

Анни разбудил треск будильника Пентти в соседней комнате. Она сразу догадалась, что сейчас половина пятого утра, потому что в это время нужно доить коров – из года в год, все семь дней в неделю. Это было столь же неизменно, как молитва в церкви, и она поняла, что уже не сможет заснуть. Несмотря на то, что поздно легла и что Онни, который спал рядом с ней, кричал во сне, Анни уже и не помнила сколько раз, так что больше она спать не собиралась, во всяком случае, этой ночью уж точно.

Она лежала и прислушивалась к звукам в доме: как отец занимался своим утренним туалетом, одевался, варил кофе – все как обычно. Анни оставалась в постели, пока не услышала, как открылась и закрылась входная дверь и следом заскрипел мерзлый снег под резиновыми сапогами. После чего встала.

Анни бросила взгляд на себя в зеркало. Выглядела она уставшей. Она и была уставшей. С тех пор, как она приехала домой, усталость постоянно одолевала ее. Точила как жук-короед. Она ни с кем не могла поделиться с тем, что рассказал ей Эско, потому что знала, что тогда будет, знала, чего от нее все ждут.

Эско был почти на четыре года старше Анни, но во многом они были как близнецы – настолько близки они были когда-то. И пусть даже они больше не были близки сейчас, связь между ними все равно осталась, равно как и то чувство ответственности, которое они делили. Именно они всегда вместе выступали третейскими судьями в спорах братьев и сестер. Имели право хвалить и наказывать, и Анни понимала, что в связи с той информацией, которую Эско обрушил на нее, на ней теперь лежит обязанность собрать вместе всех сестер и братьев, изложить факты и помочь им сделать то, что нужно.

Анни все это знала, но делать не хотела. Не могла. Она смотрела на свою кожу, такую тонкую, что та, казалось, едва прикрывала ее щеки, ноги и грудь, будто последний оставшийся слой, который в любой момент может испариться, бесследно исчезнуть, оставив ее уязвимой и беззащитной перед окружающим миром. Я займусь этим потом, хотела она сказать. Как будто ей хотелось точно так же разобраться и со второй проблемой, которая росла и вынуждала ее покупать новую зимнюю одежду.