Завещание - [24]

Сколько Лаури себя помнил, соседняя страна всегда была окутана в его глазах волшебным ореолом романтики. Были рассказы о Второй мировой, о детях, которым повезло, что их эвакуировали туда во время войны и которым не было нужды возвращаться назад (во всяком случае, Лаури считал именно так – что им неслыханно повезло, потому что они отделались от перспективы прозябать на суровой финской земле. Тот факт, что они оставались без семьи и родных, наедине со своими страхами, ему как-то не приходил в голову), и он рано начал мечтать о том дне, когда станет достаточно взрослым, чтобы покинуть Торнедален и больше уже никогда сюда не возвращаться.

Я подготовлюсь, думал он. Я выучу язык и стану таким же, как они.

У Олли и Еевы было четверо детей в возрасте от двух до десяти лет, имелся небольшой коровник на пятнадцать коров и пара акров земли. Они были лестадианцами, как и все братья и сестры Пентти, и Лаури знал, что это означает, что у них в доме нет ни алкоголя, ни радио, ни телевизора. Больше он ничего не знал ни о них, ни об их религии. Но кое-какие воспоминания у него все же остались, и он запомнил, что они были добры к нему и Ринне, и еще помнил их немного смешную манеру говорить по-фински – не так, как говорят в Хельсинки, а еще смешнее, словно им было непривычно произносить все эти звуки, – и его немного удивляло, когда они приглашали их к себе в гости. Приезжайте к нам на летние каникулы, мальчишки, говорили они. По мнению Лаури это звучало крайне заманчиво, но ведь лето – пора сенокосов, и тут уж никак нельзя отлынивать от работы, – неважно, сколько тебе лет. Так что все приглашения остались в прошлом. Но теперь-то ему разрешили поехать! В общем, все складывалось просто замечательно. Воитто, которому как раз исполнилось восемнадцать и он неделю назад получил водительские права, всю дорогу смешил брата. Лаури даже успел застать Ееву, прежде чем Олли отвез ее в больницу, и та объяснила ему все, что он должен знать, глядя на него своими влажными светло-голубыми глазами, и дети – те вели себя так послушно, не шалили, не капризничали, не то, что его собственные братья и сестры, совсем наоборот, – такие тихие и воспитанные, вот только ни слова не знали по-фински.

Впрочем, Лаури даже обрадовался такому повороту событий, углядев в нем прекрасную возможность попрактиковать свой шведский, о беглом владении которым он мечтал каждый божий день.

Олли тоже был добр к нему – не то, что Пентти, хоть внешне они и сильно походили друг на друга. Только Олли почти на двадцать лет младше своего брата, и у него более вытянутое лицо, но в остальном те же черные волосы, черные глаза и такой же смех. С той лишь маленькой разницей, что смех Олли никогда не вызывал у Лаури тревогу или смущение.

Шел последний день перед его возвращением домой, он провел у дяди целых две недели, и назавтра рано утром Олли намеревался забрать Ееву из больницы и по их возвращении, примерно в районе обеда, должен был приехать Воитто и отвезти Лаури домой. Больше он не мог там оставаться, если хотел, чтобы его подвезли, поскольку Воитто получил повестку из военкомата, и на следующий день ему надо было отправляться служить в армию.

Лаури уложил детей и вымыл посуду, оставшуюся после ужина. После чего отправился в коровник, где Олли чистил цедилку, встал там у окна и замер, глядя наружу. На дворе стоял январь, было холодно и темно, но в доме весело трещали поленья в печке. На Лаури были его коричневые брюки из вельвета, которые он носил все время, и вязаный оранжево-коричневый свитер, который он наполовину унаследовал, наполовину стащил у Анни. Его темные волосы успели немного отрасти и теперь локонами спадали вдоль шеи, доходя до самых плеч, и он чувствовал себя просто замечательно, стоя вот так возле окна и глядя на запорошенные снегом шведские поля. И тут он ощутил на себе взгляд Олли.

– Ты нам здорово помог, Лаури Калева, – сказал тот.

– Спасибо, но мне это только в радость. И отличная возможность попрактиковаться в шведском.

– Ты был почти таким же прилежным, как моя жена, а ведь тебе всего четырнадцать лет. Это просто невероятно. Пути Господни неисповедимы.

Лаури кивнул. Олли смотрел на него своими мягкими, добрыми глазами.

– Я бы хотел тебя как-нибудь отблагодарить.

– Мне ничего не нужно, я уже просто рад тому, что смог помочь. И потом, ваши дети такие воспитанные!

Лаури рассмеялся.

– Не то, что мои дикари.

– Подойди и сядь сюда, Лаури Калева, – сказал вдруг Олли и похлопал себя по коленям.

Лаури уставился на него, внезапно засомневавшись. Чего это он такое удумал? Сидеть на коленях, словно маленький ребенок, скажут тоже. Да еще в холодном хлеву, со всеми этими коровами вокруг.

– Ну же, просто подойди.

Олли снова похлопал по своим коленкам, большим и широким, под стать рукам. Глаза добрые, улыбающиеся.

Лаури медленно приблизился. Олли взял его и посадил к себе на колени. Стало страшно и волнительно одновременно. Заныло в паху, и Олли притянул его к себе поближе, так близко, что Лаури совершенно отчетливо почувствовал, как что-то напряглось в брюках у дяди.

– Вот так, Лаури Калева, – сказал дядя и довольно вздохнул, когда попа Лаури прижалась к его выпуклости. – Совсем не страшно.