Завещание Тициана - [60]
Об этом нетрудно было догадаться. Не успел Виргилий ответить, как старец заговорил снова:
— Не было времени ни изучать твой рисунок, ни покопаться в книгах. Дай мне несколько дней. И все же, боюсь, разочарую я тебя.
— Что бы ни было, я заранее благодарен вам.
Тут Виргилия взяла досада, что он не захватил с собой рисунки, обнаруженные уже после встречи с Леви. В эту минуту к ним подкатился мяч, Предом взял его в руки и бросил игрокам.
— Развлекаются, вместо того чтобы учиться. Даже в пятницу вечером и в субботу гоняют мяч. Дошло до того, что нам, раввинам, пришлось поставить на обсуждение вопрос: можно ли таким образом проводить субботу. Еще ни до чего не договорились. — И вновь бросил искрящийся лукавый взгляд в сторону Виргилия. — Однако вряд ли тебе интересны талмудические обоснования подобного поведения в субботний день!
Виргилий наконец осмелился задать вопрос, ради которого пришел:
— Вчера вы сказали, что не помните настоящего имени эль Рибейры. Нет ли в гетто кого-нибудь, кто мог бы мне помочь узнать это?
— С сегодняшнего дня это я. Но повторяю, знать — это полдела, нужно уметь вспомнить. Однако и забыть — это еще не конец всему. Достаточно заново узнать. Вчера я виделся с приехавшим из Константинополя человеком, он не смог мне ответить.
Последние слова были для Виргилия словно ушат холодной воды. Он весь погас и едва слушал то, что ему говорил раввин.
— И все же он мне дал ключ, и тот, у кого достанет усидчивости и ума, узнает, как его зовут, пользуясь буквами, составляющими его новое имя: ЗАНИЭЛЬРИБЕЙРА.
— Простите? — проговорил Виргилий, у которого появилось ощущение, что он очнулся от тяжелого сна.
— Нужно заново составить его настоящее имя, исходя из этих тринадцати букв, — терпеливо повторил тот.
— Анаграмма…
— Вот именно.
Улыбка вновь заиграла на лице Предома: он считал себя мастером разгадывать анаграммы после той загадки post mortem[82], которую ему задал его отец.
Когда на порог дома на стук Пьера вышел гомункулус с кожаной маской на лице, он в ужасе отпрянул. Карлик заливался скрипучим смехом.
— Что ж это тебя оторопь взяла, господин хороший? Ведь это ты ко мне стучишься, а не я к тебе.
Студент-медик взял себя в руки, прочистил горло, вежливо поздоровался и назвался, в надежде, что карлик поступит так же.
Этого не произошло. Зато он стал насвистывать, да так как-то неприятно, пронзительно. Эхом ему был собачий лай. На порог выскочила болонка. Карлик щелкнул языком, и она, оскалившись, бросилась на гостя. Пьер отступил, она за ним: прыгая вокруг него и повизгивая, она не давала ему возможности начать разговор. Видя, как Пьер в испуге поднял руки, чтобы она их не искусала, карлик еще пуще развеселился.
— Не бойся собаки брехливой, бойся молчаливой, — выдал он вдруг. — Учись, пока хрящи не срослись. Зачем пожаловал?
Он хлопнул в ладоши, пес тут же успокоился. Пьер объяснил, что вслед за Виргилием и Мариеттой, побывавшими тут за два дня до него, и он пришел кое-что узнать. При упоминании о его друзьях в глазах карлика, глядящих сквозь узкие прорези маски, зажегся какой-то странный огонь.
— Влюбленная парочка, — слащаво протянул он и, хохоча, сделал сальто. Пьер не мог бы сказать, что его удивило больше — прыжок или высказывание. Когда же он стал возражать, в ответ получил поговорку, которой ранее ему слышать не приходилось:
— Как ни майся, деньги, курение, кашель, любовь — скрыть не пытайся.
Пьер пожал плечами и решил не тянуть с главным вопросом:
— Мои друзья забыли спросить, как вас зовут.
— Ни к чему это. К тому же они знали.
— Да, но… они знают только имя, а фамилия?
Тут Фаустино стянул с лица кожаную маску. Под ней оказалась лишенная какого бы то ни было выражения физиономия. Уставившись не моргая на Пьера, он каким-то сдавленным голосом ответил:
— У карликов это не принято. Мы из рода уродов. Вот тебе и весь сказ.
До предела смущенный Пьер собирался принести ему извинения, но не успел, так как тот разразился уже громким хохотом.
— Смех без причины — признак дурачины.
Хохоча, он закрутился на месте, а затем зашелся в каком-то неистовом плясе. Продолжая кружиться и дергаться, он щелкнул пальцами, собака прыгнула к нему на руки, пытаясь лизнуть его в лицо.
— Верю только зверю, собаке да ежу, а прочему погожу, — снова выдал карлик и сам лизнул пса в морду.
Пьеру вдруг пришло в голову, что он видит того самого пса, который, обладая противоестественным вкусом, слизал имя, начертанное Атикой собственной кровью.
— Это та самая болонка, которую французский король подарил твоей госпоже?
— Она самая. Мудрый суверен ищет общества животных. Повсюду за собой возит свой собачий двор. Уж эти-то не судят по наружности, уж они-то не судачат и не сплетничают, не заставляют страдать.
С этими словами он поднял болонку и со всего размаху швырнул ее подальше. Она свернулась калачиком, совершила головокружительный полет и приземлилась на четыре лапы. Хозяин похвалил ее, в ответ она радостно залаяла и завиляла хвостиком. Как вдруг из недр дома раздался басистый лай еще одной собаки, судя по всему исполинских размеров. Пьер бросил испуганный взгляд внутрь дома и судорожно сглотнул: вообразить обладателя подобного голоса было трудно. Акробат догадался, что его тревожило, и успокоил его:
