Завещание - [22]

26

Номи строго посмотрела в глаза мужу. Было очевидно, что она сдерживает себя изо всех сил.

― Ты приехал сюда не умирать, Арье, а жить! Ты приехал сюда спасать нашего мальчика, а не сходить с ума! Как ты мог!?!

Она отвернулась к окну. Трудно было найти, пожалуй, зрелище печальнее, чем вид этих двух несчастных людей: молодой хрупкой женщины с пронзительным взглядом черных печальных глаз и убитого горем, худого старика, со впалыми небритыми щеками, постаревшего, казалось, ещё на столетие за эти несколько трагических минут. Номи замерла у окна, Арье сидел, словно окаменевшая мумия. И не было слышно даже шороха дыхания обоих. Это был их первый кризис отношений на новой земле. Наконец, Номи повернулась к нему лицом.

― Ты не имеешь права забирать его у меня! Не имеешь права! Это эгоистично без предела! Это противно всей нашей вере!

Она стиснула зубы, замолчала, но тут же продолжила.

― Я сбежала от тебя тогда, чтобы спасти его! Чтобы ты не потребовал от меня избавиться от ненужного тебе плода! Но он был нужен мне! Он мой! И не тебе дано право, забирать его! Даже если ты участвовал в его появлении на свет!

Он сидел недвижно. Состояние его можно было сравнить, пожалуй, с извергающимся вулканом без кратера. Лава, горячая, обжигающая, душащая текла куда–то внутрь, заполняя всё нутро его так, что действительно с каждой минутой ему становилось труднее дышать, а сердцу тяжелее биться.

Он сидел, понурив голову, как смиренный раб под ударами хлыста! Он никогда не выглядел так безобразно беспомощно! Так ущербно! Так нище! Страшное заключалось для него в том, что он осознавал это. Он понимал всю правоту её, но хуже было то, что он признавал свою вину и даже не пытался оправдать себя! А это означало, что он уже судил себя сам! А что может быть страшнее суда собственной совести?! Если, конечно, она ещё жива в душе человеческой!

Но, вдруг, перед ним открылась и другая Правда – вся Бездна безысходности! Черная дыра в конце туннеля! Ни огня, ни искорки! Жить так, по словам его сына, было невозможно!.. Жить иначе – не было сил! А значит, Небытие оставалось единственным выходом! И значит, он, нет, они оба, они с Шаем, были правы, предприняв попытку положить конец их страданиям!

В эту минуту раздался вежливый стук в дверь. Они оба, каждый занятый своими мыслями, вздрогнули. Шая не было дома. Он находился в госпитале. Арье через силу поднял голову. По серому лицу Номи пробежала болезненная гримаса. Она пошла открывать. На пороге оказался раввин Эзра.

27

― Вы сами больны, Арье! Вам нужна помощь! Медицинская помощь! – доктор Шапиро пытался сдерживать себя.

― Возможно… да… – глухо ответил Арье, глядя в сторону,– но не сейчас. Я был болен… тогда… в той прежней моей жизни. А тут прозрел и излечился!

― Но как же вы…

― Пошел умирать за сыном?

Арье замолк и задумался. Доктор пытался было что–то сказать, но он остановил его жестом. Наконец, он распрямился на стуле и жестко посмотрел доктору в глаза. Был он в этот миг строг, собран и холоден.

― Видите ли, доктор, я верю, у человека есть право выбора… на жизнь и на смерть. На бесконечное страдание и обретение покоя. Мой сын, к сожалению, для него и меня, умен чрезмерно для своих лет. Глубина его чувств, восприятие мира, сравнимы с прозрением седовласого старца. А ему всего лишь пятнадцать. Это отягощает существование.

― Мда, но суицид для взрослого опытного человека как вы… говорит всё же о болезненном состоянии мозга! Я бы рекомендовал вам обследоваться. Вы не обижайтесь, дорогой, я вас не желаю запугать, вовсе нет, но… положение ведь критическое. И главный вопрос теперь как мальчик выйдет из нового кризиса? И как вы сможете ему помочь?!

28

В кабинете следователя Мартынова на девять часов утра была назначена встреча с Генрихом Львовичем. Мартынов немного нервничал. Самого Генриха Львовича он не боялся, то есть чувствовал слабость последнего и своё превосходство над ним. Но Генрих Львович, на сей раз, наотрез отказался встречаться со следователем один на один, даже в его собственной квартире, и теперь должен был прийти с адвокатом.

«Двое против одного – борьба не равная, – рассуждал про себя Мартынов, – так бы я подавил этого Генриха, один на один он бы сломался, а теперь этот адвокатишка, подлец, (и зачем только позволили принять такой закон!) – будет всякий раз останавливать его от опрометчивых компрометирующих его ответов. Чёрт!»

Наконец секретарша доложила о прибытии подозреваемого господина Фридланда.

― Прошу вас, Генрих Львович, – с самой располагающей улыбкой встал из-за стола Андрей Степанович, – проходите, садитесь.

Они вошли. Генрих Львович обрюзг за последнее время, был бледен, подавлен и все его чувства играли на его лице. Одет он был в темно-синий добротный костюм тройка, с галстуком в тон. Рядом же с ним присел наоборот, очень уверенный в себе молодой человек, высокий, загорелый, с копной густых русых волос и острым, пронизывающим взглядом светло-серых глаз. Стального цвета костюм с расстегнутым воротничком голубой рубахи без галстука демонстрировали его независимость и свободу выбора решений. Он был бы красив по–своему, если бы не слишком крупный нос, напоминающий картошку.