Завещание - [23]

― Позвольте представиться, Илья Арсеньевич Развозов, адвокат Генриха Львовича.

Он только привстал, но не протянул Мартынову руку для пожатия, как того ожидал следователь, и тот остался разочарован.

― Итак, господа, господин Фридланд Генрих Львович приглашен мною по делу (он сообщил формальный номер дела), как подозреваемый в попытке организации покушения на жизнь родного отца - Льва Давидовича Фридланда, а потом и на следователя полиции при исполнении служебных обязанностей Мартынова Андрея Степановича, то есть меня, о чем есть ясные и точные показания в деле.

Генрих Львович, мы уже обсуждали с вами вопрос вашей причастности к смерти вашего отца. Вы отрицаете всякое своё соучастие в заговоре против Льва Фридланда с целью овладеть его наследством и разделить его между всеми детьми. Это так?

― Так… конечно так… Какое может быть подозрение вообще… – начал было лепетать Генрих Львович, пока адвокат не похлопал его по плечу.

― Продолжайте, продолжайте, Генрих Львович,– пытался надавить Мартынов.

― Простите, но мой клиент слишком потрясен произошедшими событиями . Это его личная трагедия, смерть отца, как для всякого из нас, и он даже не понимает на каком основании вы подозреваете его в столь тяжком преступлении, – вступил адвокат в беседу.

― Пока только в замысле.

― Приведшему к преступлению, сам факт которого, не доказан абсолютно! – уверенно, глядя в глаза следователю, произнес адвокат.

― Факт убийства отца ещё не доказан,– заерзал на своем месте следователь, – но факт покушения на полицейского – доказан.

― Факт убийства полицейским гражданина Коконина Ивана Федоровича доказан абсолютно и неопровержимо!

― Как так убийства!? – подскочил Мартынов.

― Из отчета расследования инцидента дорожной полицией следует, что автомобиль Волга находился на проезжей части Приморского шоссе вне зоны пешеходного перехода, когда на проезжей части появился объект или субъект, заставивший водителя резко затормозить, о чем ясно свидетельствуют следы протекторов шин на асфальте шоссе. Далее в это же время торможения перед препятствием в голову водителя, прямо в лицо было выпущено три пули калибра такого–то, которые привели к немедленной смерти водителя. После этого автомобиль Волга съехал в кювет и врезался в дерево.

― Вот, значит, как повернули дело, господин Развозов! Я ещё и преступник? – в глазах Мартынова кипела ненависть к этому лощеному наглому московскому адвокату, точно как и к его подопечному, сидевшему с перекосившимся от страха лицом.

Действительно, Генрих Львович не ожидал, что его новый защитник, рекомендованный Юрием Ивановичем, так быстро и так скрупулезно изучит дело да ещё начнет атаковать следователя!

― Баллистическая экспертиза показала, что выстрелы были сделаны моментально, один за другим с целью не остановить водителя, а поразить до полного уничтожения.

― Правильно, именно стрелял на поражение! В преступника! А как бы вы повели себя, когда вас пытаются убить?

― Я бы сделал предупредительный выстрел в воздух, по колесам, а вы даже не сделали предупредительного выстрела, как положено при задержании подозреваемого. В обойме вашего оружия не хватает именно трех патронов, обнаруженных в теле убитого.

― Так вы что, – едва переводя дыхание, прохрипел следователь Мартынов, – обвиняете меня… меня в преднамеренном убийстве?!!

― Я подам жалобу с целью рассмотреть превышение вами ваших полномочий. Собственно, и задержание моего подзащитного не имеет никакой юридической основы.

Наступила томительная тишина. Между двумя мужчинами, следователем и адвокатом, на коротком расстоянии, что разделяло их, возникла электрическая дуга ненависти. Воздух в кабинете был наэлектризован и пропитан этой ненавистью, смешанной со страхом. Не только Мартынов трясся в душе, сбитый с толку, прямо таки растоптанный и униженный этим препротивным адвокатом, но и Генрих Львович, потрясенный столь неожиданным развитием событий, сидел и мелко дрожал и потел, утирая поминутно лицо и шею носовым платком.

29

Приближался веселый праздник Пурим. Артур уже говорил с отцом по телефону и вот пришел день его первого прилета на встречу с новой семьей. Это было тревожно, это было необычайно, это в общем–то не укладывалось ни в какие рамки! Что это, в самом деле, тридцатилетний Артур едет на встречу со своей тридцати трех летней мачехой!? И с пятнадцатилетним братом, которого в жизни не видел!? Да и отца он побаивался увидеть после пережитого по поводу его кончины и всех закрутившихся в результате этого вокруг событий. В душе его боролись два чувства: необыкновенной тяги к отцу и его новой семье, и, противоположные чувства неприязни и какой–то стыдливости. Нет, Артур не был пуританин, однако его подавляло это отсутствие рамок приличий у его отца. Он не понимал его. В его глазах он читал какую–то странную мысль: может быть о тщетности бытия, а может быть, лозунг «живи сегодня»! То есть психологических мотивов поведения и поступков отца он не понимал. Они были скрыты для него, как, впрочем, и для многих других. Но, что для него всегда было важно, так это чувство надежности вблизи отца.

Солнце брызнуло апельсиновым светом в глаза Артура, когда он спускался впервые по трапу самолета, принесшего его в Израиль. При выходе в зале ожидания к нему подошел некий сухонький старичок, наголо обритый и весьма скромно одетый и пристально вглядываясь в глаза, сказал тихо и даже, как показалось Артуру, скорбно: