Завещание Шекспира - [107]
Нетрудно представить, как кто-то отдает приказ: «Заманить его в Дептфорд, у меня там неподалеку от набережной живет родственница. Может же он утонуть? Нет-нет, подождите, пораскинем мозгами. Прикажите ему ненадолго уехать в Нидерланды, но корабль отходит вечером, так что пусть подождет. Говорите ему что угодно, кормите и поите пощедрее – за ваш счет. Хотя нет, не говорите ему, что обед бесплатный, а то он почует неладное и за милю унюхает шкворчание откормленного тельца. Тише, дайте подумать. Придумал! Поите его весь день, вино обладает силой убеждения, а потом заставьте его оплатить счет – он наверняка пошлет вас подальше. Агент Марло, наш неприрученный кот, вспыльчивый гость и большой спорщик. Идите. Сначала выясните у него, что именно он знает. Накачайте его вином и посмотрите, что он выболтает, не пропустите ни слова, а то вам самим не поздоровится. А потом уберите его, да так, чтоб наверняка».
И мошенник Скерес, сексот Фризер и двойной агент Полей, убийца и лжесвидетель, принялись за дело – далеко не святая троица, в которой каждый был иудой. Они пробыли с Марло целый день и разделили с ним последнюю трапезу, в стиле доктора Фауста. Измена была частью игры. Полубог был на волосок от смерти: прощай, звезда сцены!
Приди, густая ночь, окутанная мглистым дымом ада, чтоб острый нож своих не видел ран, чтоб небеса, прорвав покровы мрака, не закричали: «Стой!»
На суде Фризер показал рану на своей голове и несколько ссадин. Если бы в день своей смерти Кот и вправду выпустил когти, они наверняка оставили бы отметины посерьезнее. Но, господа, представление продолжается. Дэнби принимает их версию и кладет в карман взятку; Фризер получает королевское прощение и возвращается к своим обязанностям у Уолсингема; Полей и Скерес растворяются во мгле – их обычной среде обитания, ибо сами они – тени; Элеанора Булл не дает никаких официальных показаний, так же как и ее слуги, которые в тот день разом оглохли и ослепли; и свидетельствуют только трое убийц. Первого июня тело Марло отвозят на погост церкви Святого Николая и сваливают в безымянную могилу, так сказать покоят с миром.
Дальнейшее – молчанье? Нет. Нэш как-то сказал, что судьба саму себя порочит, когда позволяет умереть талантливому поэту. Каждая страница, написанная Марло, обжигала его читателей, как бокал огненной влаги. Он был талантливейшей бестией, когда-либо сотворенной Богом, и не пожалел бы собственной жизни ради красного словца. Спокойной ночи, милый Кошачий царь, должно быть, не хватило ангелов, чтобы твой сон лелеять.
– И все?
Он пал жертвой не чумы, а смертоносных бацилл политики, от которых никому не удается уберечься. Ее прикосновение оказалось смертельным. Прощайте еще раз, могучие строки! Досадно, что на сцене «Розы» не зазвучат больше слова, недавно отчеканенные в мозгу Марло. Наш поводырь был мертв, его больше не было с нами, и, как будто в трауре по нему, театры тоже угасли.
– Трудно себе представить Лондон без театров.
Попробуй, Фрэнсис. Пойдем со мной по безлюдным улицам, мимо опустевших лавок с распахнутыми ставнями, мимо чернеющих гигантских струпьев земли, которые обезобразили зеленые поля, став уродливыми памятниками безымянным мертвецам в общих могилах. Пойдем мимо молчаливых ночных сторожей. Мы жили в Лондоне как будто запертые в склепе: по булыжным улицам с грохотом тащились телеги, и сборщики трупов совершали свой страшный обход, собирая кошмарный урожай безумных ночей, освещенных всполохами пламени.
Картины дней, когда погиб Марло, остались со мной на всю жизнь, а Нэш создал из них стихотворение.
– Так это чума сделала Нэша поэтом?
Он не обладал особым талантом, но она заставила его написать стихотворение, которое вызвало у меня острую зависть.
– Прочти.
Оно бьет в ноздри, напоминая о чумном Лондоне 1593 года. Вы чувствуете запах смерти?
– Хорошо передает настроение чумного времени.
И придает райское звучание аду, демонстрируя мастерство поэта. Для Нэша оно стало итогом того лета, своего рода завещанием.
– Ба, завещание! Спасибо, что напомнил.
Не торопись, Фрэнсис, отведай сначала пирога. Нэш много еще написал. После своего поэтического завещания он прожил десять лет и умер молодым, в тридцать три года, оставив после себя лирическую картину города в момент великой катастрофы. Пиль умер раньше него, Кид раньше Пиля, Грин раньше Кида, а Марло раньше Грина, никто из них не дожил до сорока, а некоторые даже до тридцати. Лондон был смертоносным, но молодым городом – в нем никто не жил долго.
– А где был ты в это время?
