Завещание Мазепы, князя Священной Римской империи - [8]

— Что ты читаешь?! — раздражённо выкрикнул Гриша и вырвал из рук газету. Он внимательно изучал её, цокая время от времени языком, пока не нашёл нужный текст и с выражением зачитал: «Девушка с высшим гуманитарным образованием заключит брак, можно коммерческий, с мужчиной, выезжающим на ПМЖ в одну из англоязычных стран».

— Это же не то!

— Знаю! Зато не порнография! — отрезал Гриша.

— Просыпаться надо на пустой желудок! — завопил его подельник, почувствовав, как забурлили в животе остатки вчерашнего ужина, и он поспешил вовремя от них избавиться, предоставив Грише время в одиночестве насладиться эпистолярным творчеством одиноких одесских женщин.

Зря время он не терял, обнаружил трёх мужчин, рвущихся за океан; двух девушек, стремящихся туда же, и женщину средних лет, выезжающую на историческую родину с двумя детьми школьного возраста. Крик души женщины средних лет возбудил Гришино сердце. Её готовность отдать «достойному во всех отношениях попутчику нерастраченные тепло, нежность души и богатство тела» — по просьбе подательницы объявления, текст, начинающийся со слов «нерастраченные тепло», был подчёркнут и выделен жирным шрифтом. Гриша сладостно повторил: «богатство тела», — блаженно закрыл глаза и замечтался. Я его не торопил. Потосковав о несбыточном счастье, он без энтузиазма дочитал: «Дополнительное требование к претенденту, разумная разница в возрасте».

— Указала бы точку отсчёта, — резонно отметил я. — А то, теряйся в догадках. Может, она уже бабушка.

— Юная бабушка, — не сдавался Гриша.

— Юная бабушка во всех отношениях привлекательнее невостребованной и необученной старой девушки.

— Логично, — ухмыльнулся Гриша. — Сорокапятки, дамы бальзаковского возраста из кожи вон лезут, желая утаить возраст! Знал я одну кралю, полтинник с плюсом, клятвенно уверявшую, что ей около сорока, пока украдкой не заглянул в её паспорт. Вот так! Бьюсь о заклад, милашке, как минимум, сорок. Твой случай. Дерзай.

— Не совсем. На историческую родину я не собираюсь, и должен тебя поправить, Бальзак писал о тридцатилетней женщине. Его роман, породивший выражение «бальзаковский возраст», назывался «Тридцатилетняя женщина».

— Даже так, — слегка покачал головой Гриша. — Как меняется мир! Скоро о шестидесятилетних бабушках гутарить станут «яка гарна дивчина».

— А что в этом удивительного? Сто пятьдесят лет назад дочерей выдавали замуж в шестнадцатилетнем возрасте, двадцатипятилетняя незамужняя считалась уже старой девой, сорокалетняя женщина — пожилой дамой, даже старухой. Знаешь ли ты, что в конце девятнадцатого века средняя продолжительность жизни женщин и мужчин была чуть более тридцати. А теперь, друг мой, поскольку ты приуныл: рюмка оптимизма. С появлением антибиотиков и победой над инфекционными заболеваниями продолжительность жизни увеличилась, а с ней и граница верхнего порога женского счастья.

— Чёрт с ней, с девушкой-старушкой, — примирительно молвил Гриша. По нему было видно, что напыщенная речь оратора его утомила. — Надо отметить, что на сегодняшний день предложений не густо. Среди женской половины, уезжающей за океан, ажиотажа не наблюдается. Нас гарных хлопцев попросту не хотят. Иг-но-рируют!

Не потеряв надежды найти подходящую партию, он заново просматривал объявления, и вдруг не выдержал, с раздражением бросил газету на торшер, и крепко сплетя пальцы за головой, откинулся на стуле. Состояние отрешённости продлилось недолго. Гриша вскочил, закружил по комнате — я с недоумением следил за его внезапно изменившимся настроением и непонятными перемещениями. Затем, когда он поймал настороженный взгляд, сопровождавший его суетливую беготню по квартире, Гриша удалился на кухню, но через пару секунд вернулся в ещё более подавленном состоянии.

— Прости меня, но я так не могу, — жалостливо простонал он.

— О чём ты?

— Понимаешь, — замялся Гриша, пряча глаза, — запорожское войско имело одну особенность.

— Как и древние спартанцы, женскую любовь они заменили крепкой мужской дружбой? — с ухмылкой опередил я мысль, не успевшую соскользнуть с языка гостя.

Гриша поднял виноватый взгляд (подумалось, «неужели попал в точку?») и промямлил.

— Запорожское войско состояло из холостяков, вдовцов и казаков, бросивших своих жён, и давших обет безбрачия. Связь с женщиной, как и воровство, по законам Сечи было одним из наиболее сурово караемых преступлений.

— Ну и что? Я что-то запутался в твоих пояснениях. Ныне другой век, иные законы.

— А то, что жинкам запрещено было появляться на территории Сечи! — запальчиво выкрикнул Гриша. — Казакам, ослушавшимся запрета и приведшим в Сечь женщину, грозила смертная казнь.

— Что за чушь ты несёшь!? Даже за римскими легионами следовали колонны наложниц. Я уже не говорю о воспроизводстве потомства. Популяция, не размножающаяся естественным путём, исчезает. Существуют такие понятия, как прирост населения и естественная убыль. Слышал об этом?

— Римлянам женщины не нужны были, — с гнусной улыбкой заметил Гриша. — За римскими легионами гнали стадо овец.

— Понятно, — с удовольствием протянул я, — вот для чего на Сечи разводили коз и овец.