Завещание Гранда - [4]

— Смерть неразрывна с мифологией, — примирительно произнес Гвидон.

— Мне эти курицы по барабану, — вдова саркастически усмехнулась. — У каждой из них своя заноза. Но Долгошеины и Полуактовы увидят, что они просчитались. А также — вся прочая шпана. Я поклялась, что выпущу книгу, и книга выйдет, будьте уверены. Я клятву сдержу, хотя и не знаю, как далеко придется зайти. К несчастью, еще одна преграда может действительно стать решающей. И Евдокия Вениаминовна сказала, что на земле вы один способны помочь мне в моем положении.

— Тетка на сей раз необъективна, — скромно проговорил Гвидон, — ведь я ей не чужой человек.

— Она — твоя родственница?

«Это мило, — подумал Гвидон, — говорит мне „ты“. И непонятно, как реагировать».

Он подавил в себе искушение ответить ей тем же. Есть закон: когда беседуешь с работодателем, любое панибратство запретно.

— Она была близкой подругой матери. В детстве я звал ее «тетя Дуся».

— А в юности? — спросила вдова.

«Дает мне понять, что я — мальчишка», — с горечью подумал Гвидон.

— Это зависит от ситуации. Когда уж очень тянет пожаловаться, я называю ее «Евдокиюшка». Когда она рискованно шутит, я ей говорю: «Эдокси».

— Очень куртуазно.

— Ей нравится.

Оба синхронно себе представили Евдокию Вениаминовну и так же синхронно улыбнулись. И «Евдокиюшка» и «Эдокси» не слишком вязались с ее величественным и даже монументальным обликом. Но царственный покой был обманчив — с неукоснительной центростремительностью в ее руках сходились все нити. Все токи, пульсируя и содрогаясь, естественно сквозь нее проходили, однако не только ничем не вредя, но заряжая витальной силой. На сжатых губах мерцала улыбка, полная дьявольского всеведенья.

— Я объяснила ей ситуацию — мне необходим человек, способный понять варварский почерк. Муж мой объявил вне закона не только всякие ноутбуки, но даже пишущие машинки. Он утверждал, что Шпенглер прав: цивилизация — враг культуры. И не уставал повторять, что между вербализованной мыслью и пальцами недопустимы посредники. Тем более пальцы связаны с мозгом и поджигают его, как спички. Не сомневаюсь, что так и есть, но я-то в беспомощном положении. Я спросила у вашей покровительницы, не знает ли она чудодея, который справится с этим делом…

— И она пробасила: «Мне ли не знать?» — продолжил Гвидон.

Вдова рассмеялась. «Мне ли не знать?» — эти слова были опознавательным знаком, даже паролем славной дамы.

Впрочем, эта веселая пауза была недолгой. Вдова нахмурилась и, вновь оглядев его, произнесла:

— И вот, предо мною — Гвидон Коваленко.

— Именно так, — подтвердил Гвидон.

Вдова одобрительно сказала:

— Имя известное. Правда, и редкое.

— Мне приходилось не раз возвращаться к происхождению этого имени, — Гвидон с пониманием улыбнулся. — Разумеется, надежней всего — патриотическая версия. Этакий поясной поклон в сторону Пушкина и фольклора. Но есть и космополитический след. Увековечение памяти мессера Гвидо де Кавальканти. Муж достойный. Отменного образования, поведения и нравственных качеств.

— Как я понимаю, ты получил прочное женское воспитание?

— Именно так обстояло дело, — с готовностью подтвердил Гвидон. — Старший Коваленко исчез, когда я еще не ходил в детский сад. Мной верховодили мать и бабушка, потом — Евдокия Вениаминовна.

— Кстати, она тобой недовольна, — строго произнесла вдова. — Говорит, что у тебя странный заработок. Что ты произносишь надгробные речи.

— Это правда. Жизнь не удалась. Можно сказать, что я живу на содержании у смерти. Но заработок совсем неплохой.

— Евдокия Вениаминовна считает, что ты способен на большее.

— И мать и бабушка так считали. Женское окружение давит. Ты постоянно в долгу перед всеми. То же самое было на факультете.

— Бедняжка, — усмехнулась вдова.

— Спасибо. Это уже позади. Сколько ни силюсь, понять не могу, что дурного в моей работе? Всегда чувства добрые пробуждал.

Вдова недоверчиво спросила:

— А в почерках ты и впрямь разбираешься?

— Да. Смело давайте ваш палимпсест.

— Но я, как ты, должно быть, догадываешься, не так богата, как эти покойники. И благодарные наследники.

— В данном случае это неважно, — с достоинством пояснил Гвидон. — Расшифровывать почерки — моя слабость. А когда потакаешь своим слабостям, надо быть готовым на протори.

— Ну что же, выпьем за наше сотрудничество, — сказала вдова и распахнула почти вертикальную дверцу шкафчика, встроенного в книжную полку. Достала сосуд, в котором мерцала влага неопределенного цвета, а также два граненых стаканчика.

— Поехали, — сказала вдова.

3

Хоронили военкома Усатова. Гвидон неспешно вышел вперед, долго беззвучно глядел на гроб, заваленный цветами и лентами, потом, нахмурясь, проговорил:

— Не верится, что это случилось. Что эта клокочущая энергия остановилась на полном ходу. Ты ли лежишь в этом узком ящике? Может ли уместиться в нем вся твоя многогранная личность? Встань же, наш боевой товарищ, ты не сказал еще главного слова, оборванного на первом слоге. Встань, тебя ждут твои дела, не доведенные до конца, ждут Вооруженные силы.

Когда я оглядываю твой путь, я вижу, что ты выбирал неизменно самые сложные участки, самые важные места. Ты мог, как иные твои сослуживцы, шагать по ступеням военной карьеры. С твоим орлиным умом стратега мог стать генералом, а то и маршалом. Но острым всепроникающим взором ты разглядел, где корень всех зол, ты понял, что сегодняшней армии нужны не стратеги, а военкомы — здесь самая горячая точка. И ты продолжал беззаветно пахать на вечно несжатой ниве призыва. Не все смогли тебя оценить, но пахарем был ты неутомимым, и сердце твое однажды не сдюжило.